Да, он знал это. И Кармайкл тоже знал. Не будет нечего знать только леди Люсинда.
Уйдя, одернул на себе халат и заново повязал шелковый пояс. Сможет ли он завоевать сердце достойной женщины? Сможет ли он сделать это, зная, что в конце ему придется разбить ее сердце?
Конечно, сможет. Человеку в его положении нельзя руководствоваться совестью. Но почему же его совести вдруг вздумалось пробудиться именно в этот момент?
По правде говоря, оставить женщину на милость Гаренна — это немыслимо. Лучше он сам перережет себе горло, чем позволит безумцу убить еще кого-нибудь.
— Черт побери… — проговорил Уилл, расхаживая по толстому турецкому ковру. — Неужели это из-за коня я так расстроился? Хотя конь действительно прекрасный…
— Черт возьми, сколько же их тут, — пробурчал Уилл. Он наблюдал из окна своей кареты за элегантно одетыми гостями. А люди все прибывали и прибывали, медленно продвигаясь к особняку Мэнсфилда. Наконец толпа замедлила движение, потом остановилась. Джентльмены предлагали руку кокетливым женщинам, а те — судя по обрывкам их пустых разговоров — потеряли голову от восторга в ожидании предстоящего вечера.
— А я ведь еще даже не в дверях, — проворчал герцог, открывая задвижку дверцы.
Грум соскочил с запяток кареты и распахнул перед Уиллом дверцу. Затем вопросительно посмотрел на него:
— Вы что-то сказали, ваша светлость?
Уилл тяжко вздохнул.
— Нет, ничего, Хью. Все в порядке.
Перешагнув через дымящуюся кучку лошадиного навоза, Уилл пересек улицу и присоединился к толпе. Вскоре он почувствовал под ногами ступени. Затем послышался шепот, а потом — разговоры, которые касались непосредственно его. Люди расступились перед ним, и все были слишком поражены, чтобы приветствовать его.
— Похоже, я для них — сам Моисей, — пробормотал герцог. — Жаль только, что я не могу предварить свой визит нашествием саранчи и песьих мух.
Однако он не стал бы вводить смерть первенцев. Даже у него есть свои моральные принципы.
Уилл прокладывал себе путь ко входу в особняк, разглядывая кучки дам и джентльменов, взбиравшихся по мраморным ступеням. С каждым мгновением шум, доносившийся из бального зала, становился все громче, и вскоре его раздражение усилилось.
Ведь Кармайклу хорошо известно его отношение к светскому обществу — и общества к нему. За ним давно закрепилась репутация человека мрачного, слишком уж несдержанного, мало интересующегося правилами приличий. Это служило ему отличной ширмой и в его личной жизни тоже, если быть честным. Ни у кого не появлялось желания заглянуть за столь неприветливый фасад. Этот факт Уилл признавал с удовлетворением и лишь изредка сожалел о нем.
