— Надо взмутить, — сказал Санька. Потом ему захотелось сделать полезное дело — немного покрасить. А у нас так: что делает Санька, то и я, а что — я, то и Санька.
Перетащить кадушку к козлам у нас не хватило сил. Тогда мы положили на нее доску и принялись за работу. Мел с кистей брызгал нам на головы, на рубахи и на штаны.
Теперь нас уже не узнала бы и родная мать. Рыжеватый Санька превратился в бело-рябого, а мои новые штаны из чертовой кожи стали цветастыми, как бабушкина праздничная кофта. В это время и грянул гром.
— А-а, сорванцы! Так это вы что?!
На пороге как из-под земли вырос дед Михей с длинной тонкой палкой в руках. По всему было видно, что шутить он не намерен. Его редкая козлиная бороденка так и тряслась от гнева.
— А хворостины вы не хотите? — спросил дед.
Что-что, а хворостина нам была ни к чему. Я отпустил доску, которую все время поддерживал, чтоб Санька не свалился на пол, и сиганул в открытое окно. Санька первым делом вскочил обеими ногами в кадушку, а оттуда уже черт чертом вылетел вслед за мной.
От школы мы задами выбежали на луг, а потом по крапиве и репейнику — к ручью. Тут остановились и оглядели друг дружку. Я еще куда ни шло, а на Саньку страшно было смотреть: белый с головы до ног. Больше того, на лбу у Саньки сидела новая шишка величиной с добрую сливу.
До позднего вечера мы отмывали в ручье и сушили на траве свою одежду. А когда шли домой, Санька сказал:
— А школа все же что надо.
Я с ним согласился: хорошая школа, высокая.
Лето плывет над деревней знойными солнечными днями, грозовыми тучами, звездными душными ночами. Утром оно рассыпает буйные росы по травам, звенит о днища доенок тугими струями теплого пахучего молока. И вот уже раздается голос пастуха:
— Гэй! Гэй! Ку-уда? Волк тебя задери!
Громко хлопает длинный, тяжелый кнут.
И вдруг где-то далеко, у околицы, начинает часто-часто тюкать по бабке молоток.
Ему отзывается второй — в другом дворе, потом в третьем, четвертом и, наконец, в нашем, под самыми окнами:
— Тюк — тюк — тюк — тюк…
Смолкнет на время и снова:
— Тюк — тюк — тюк — тюк…
Это отец отбивает косу.
Бабушка тоже собирается в колхоз — точит о кирпич мотыгу. В колхозном саду еще не прополота свекла. От этой свеклы у всех прямо руки отваливаются.
Бабушка у меня молодцом. Ей уже под шестьдесят, и ничего — как молодая: ловкая, расторопная. Верно, потому и называют ее не по отчеству, а просто — тетя Мотя. Без нее ни одна работа ни на своем, ни на колхозном огороде не обходится: и парниковые рамы стеклит да обмазывает, и рассаду выращивает, и помидоры пасынкует, и грядки полет… Люди диву даются: двужильная она, что ли?
