Мой собеседник задумчиво взял чистый стакан, налил почти до края ухой из тарелки, запил ею порцию водки и, окунув в солонку хлебную корочку, пожёвывал её. Один мой знакомый, проговорил он, знает про это. Очень порядочный человек, хороший журналист и прозаик – я ему с первой книгой помог. То, что он знает, крепко ему повредило, он не процветает. Хочешь – встреться с ним. Увидит, что ты был кандидатом в подопытные, и расскажет тебе… Если бы я был на твоём месте, произнёс писатель, я бы хотел узнать, по возможности, всё.
Знакомый его жил в Москве. Двухнедельный заезд на турбазу закончился, у меня имелось ещё едва ли не пол-отпуска, и вскоре я сошёл с самолёта в Домодедово. Прежде всего, мне хотелось взглянуть на место действия, пусть и скрытое стенами; такой страстишки не было в былые приезды в столицу.
Я отправился по адресу на другой день, со свежими силами.
* * *
Безоблачность утра навевала чувство, что ненастье если и может случиться, то вряд ли тут или вряд ли в обозримом будущем. Поднявшись из метро на станции «Октябрьская», немного проехав на троллейбусе до остановки «Улица Стасовой», я вскоре остановился перед входом в здание, стоящее к тротуару торцом. Слева от двери имелась пластина с надписью столбиком под стеклом: «Центральный ордена Трудового Красного Знамени научно-исследовательский институт ортопедии и протезостроения».
Название совпадало, хотя и не полностью, с тем, которое сохраняли бумаги, оставшиеся от общения моих родителей с сотрудниками института. Вот его адрес и наименование в 1958 году: Москва, В – 71, II-ой Донской проезд, дом 4а, Центральный научно-исследовательский институт протезирования и протезостроения. Теперь же я стал списывать в блокнот название, которое, видимо, обновилось, и как тряслись руки! Меня едва не колотило от ощущения – какой кусок жизни прожит тут, в этом доме!
Надо было успокоиться, и я простоял довольно долго. От здания веяло чем-то тягостным, что можно было бы назвать казённой враждебностью летнему дню. Наконец я нажал на солидную дверь и вошёл: мгновенно узнал вестибюль. Разумеется, он оказался жалко-тесным в сравнении с тем величественным, который царил в моей памяти. За конторкой сидел пенсионного возраста вахтёр в синем халате, доброжелательно смотревший, как я озираю помещение. Что можно было сказать ему? Девятнадцать лет назад мать забрала меня отсюда. Он улыбался, и так и слышалось: «Понятно… Детская-то память – дело такое…» Но ничего вахтёр не сказал. Я попросил разрешения посидеть в вестибюле на скамье, он, всё так же улыбаясь, кивнул: «Сидите, конечно».
