— Екатерина Григорьевна?
— Да.
— У вас сын есть?
— Да.
— На прыжки уезжал?
— Да.
— Ну он разбился.
Долгое молчание моей мамы. Конец разговора:
— Да вы не беспокойтесь, он еще живой. — И положил трубку. Вот это «еще живой» — это он хорошо сказал, талантливо. И трубку положил тоже талантливо. Услужливое воображение в таких случаях рисует картину хлюпающего мешка с костями, сколько он там еще будет делать вид, что живет и дышит, кто знает, может, день, может, час. И настолько это тяжелая картина, что человек даже говорить не смог, трубку положил. Иссякло, так сказать, мужество.
Так, вместо подготовки к поступлению я до 25 июля провалялся на больничной койке. Ко всему еще и что-то случилось с походкой. Мы ходим по инстинкту, как научились когда-то, так и ходим, не концентрируя на походке никакого внимания. Я стал ловить себя на том, что как только я слежу за собой, то иду нормально, как только внимание чуть отвлеклось, ноги начинают загребать — косолапить. Пришлось учиться ходить заново.
Через несколько дней пришел мне вызов из училища. Но в то, что я уезжаю всерьез и надолго, в семье уже никто не верил. Кроме моих попыток вырваться в летное училище, я два раза уходил в армию. Первый раз осенью 1968 года мне устроили пышные проводы, праздничный обед, после которого я с шумной компанией и песнями добрался до военкомата. Прибыл к майору, начальнику отделения, с документами, а он глянул и ошарашил меня: «Ваша группа оставлена до особого распоряжения. Ждите!» Так я прождал до весны. Вторую повестку получил в мае 1969 года. Но… вместо армии попал в больницу. И уже теперь не только отец, но и мать, и брат были уверены, что как уеду, так и назад приеду., А потому уезжал я без особой суеты и на лицах моих родителей четко читал: «Давай-давай, отдохни после больницы, съезди Рязань поглядеть, все равно скоро домой вернешься!»
Приехал я в Рязань, добрался до училища. Народу там уже собралось много.
В войсковом приемнике к нам отнеслись холодно и сразу предупредили: «Завтра на медкомиссию, а потом уже с теми, кто пройдет, разговаривать будем».
Ну, думаю, опять приплыли! Не успел приехать, как домой надо будет отправляться. Отец как в воду глядел.
Но тем не менее решил бороться до конца.
Утром начал сразу с хирурга. Определил сам для себя, что если его пройду, то там сам черт не страшен. И тут фортуна первый раз повернулась ко мне не задом. В кабинете хирурга восседал молодой лейтенант-двухгодичник, которому на нас было глубоко наплевать. Он с серьезным видом потребовал от десятерых здоровых парней снять трусы, что вызвало хихиканье, и спросил: «Грыжи ни у кого нет?» Услышав, что нет, всех признал годными к службе.
