Сказав это, отшельник стал на колени, его примеру последовали и мы. Он вслух произносил слова молитвы, Атала подхватывала их. На востоке все еще вспыхивали зарницы, на западе сквозь облака сияли разом три солнца. Лисы, разогнанные бурей, выставляли черные мордочки из расщелин; растения, обсыхая на вечернем ветру, с тихим шелестом распрямляли стебли.
Мы воротились в пещеру, и отшельник приготовил для Атала постель из мха, снятого с кипарисов. Ее глаза, каждое ее движение были полны какой-то унылой истомы; порою она останавливала взгляд на отце Обри, словно хотела поведать ему свою тайну, но что-то удерживало ее; — то ли мое присутствие, то ли стыдливость, то ли бесполезность признания. Я слышал, как среди ночи она встала, решившись, должно быть, все-таки поговорить с отшельником, но, уступив ей свое ложе, он отправился на вершину горы созерцать красоту небес и молиться. Утром отец Обри сказал мне, что таков уж его обычай, даже в зимнюю пору: он любит смотреть, как раскачиваются обнаженные верхи деревьев, как в небесной выси скользят облака, любит слушать, как в этой пустынности свистит ветер, и грохочут речные потоки. Пришлось моей сестре снова улечься; вскоре она уснула. А я, увы! — я так доверился надежде, что болезненную слабость возлюбленной приписал всего лишь усталости.
Я проснулся под пение пересмешников и кардиналов — они гнездились в лаврах и акациях у входа в пещеру. Сорвав цветок магнолии, увлажненный слезами утренней зари, я украсил, им лоб спящей Атала, ибо разделял верование моего народа, что душа умершего младенца снизойдет, быть может, вместе с каплей росы в чашечку цветка, и что счастливый сон вложит ее в грудь будущей моей жены. Потом я отправился искать священника; он поджидал меня, сидя на поваленном трухлявом стволе сосны и перебирая четки; полы его одеяния были заткнуты в карманы. Его предложение отправиться в миссию, пока Атала не проснулась, пришлось мне по вкусу, и мы тотчас тронулись в путь.
Под горой я приметил несколько дубов, испещренных знаками такими необычными, словно их напечатали духи. Отшельник объяснил, что вывел знаки он сам, что это стихи древнего поэта по имени Гомер и изречения другого поэта, еще более древнего, которого звали Соломон.>{15} Была какая-то таинственная гармония между этой мудростью минувших веков, стихами, уже отчасти скрытыми мхом, старым отшельником, их начертавшим, и старыми дубами, послужившими ему книгой.
