Каким непостижимым существом казалась мне Атала с ее непрерывными колебаниями между любовью и верой, самозабвенной нежностью и целомудренной чистотой, непреклонной гордостью и глубокой чувствительностью, возвышенностью души во всем значительном и щепетильностью в мелочах! Если она завладевала сердцем мужчины, то безраздельно: ее, пылкую и самовластную, можно было или беззаветно любить, или ненавидеть.
Две недели мы торопливо шли все вперед и вперед, пока не добрались до отрогов Аллеганских гор и одного из протоков реки Теннесси, которая впадает в Огайо. Под руководством Атала я из древесной коры смастерил каноэ, прошил тонкими сосновыми корнями, склеил камедью. И вот мы поплыли по течению.
Обогнув небольшой мыс, мы увидели на левом берегу индейское селение Стикоэ, его пирамидальные гробницы и развалины жилищ; потом справа появилась долина Кеоу; ее замыкала гора Джор с примостившейся на склоне деревней, носящей то же название. Дальше реку сжали утесистые берега. Вдали солнце клонилось к закату. Никто не нарушал торжественной пустынности этих мест; за весь день мы увидели лишь одного охотника-индейца — опершись на лук, он застыл на вершине скалы, как статуя, воздвигнутая духу-покровителю девственных земель.
В согласии с безмолвной природой безмолвствовали и мы. Внезапно все окрест огласилось пением изгнанницы; прочувствованно и печально пела она о покинутой родине:
«Блажен, кто никогда не созерцал дыма праздничных костров на чужбине, кто сидел на пиршествах лишь среди своих соплеменников.
Если бы голубая сойка с берегов Месшасебе спросила у вьюрка из Флориды: „На что ты так жалостно сетуешь? Разве нет у тебя здесь кристальной воды, и прохладной тени, и пищи, изобильной, как в лесах твоей родины?“ — „Да, — ответил бы залетный вьюрок, — но гнездо мое было в жасминовом кусте; кто вернет его мне? И разве это солнце сравнится с солнцем моей саванны?“
Блажен, кто никогда не созерцал дыма праздничных костров на чужбине, кто сидел на пиршествах лишь среди своих соплеменников.
Странник устал после долгого пути, в печали он садится отдохнуть. Вкруг него кровли людских жилищ, но ему негде преклонить голову. Странник стучится в дверь хижины, он оставляет за порогом свой лук, он просит приюта. Хозяин делает знак рукой, странник забирает лук и возвращается в пустыню.
Блажен, кто никогда не созерцал дыма праздничных костров на чужбине, кто сидел на пиршествах лишь среди своих соплеменников.
