— Пробовали?
— А как же.
— Ну и что? Действовало?
— Да, нам так казалось…
— А если сейчас? — Савин с озорной улыбкой подносит ко рту два пальца.
— Нет, — говорит Этувги, — сейчас не подействует. Для этого надо мальчишкой быть, надо в сказки верить.
Савин опускает руку. Не потому, что давно уже не верит сказкам, а потому, что не хочет нарушить торжественную тишину полярной ночи.
— Когда такая вот кругом тишина, — говорит он, — странное чувство иногда появляется. Будто во всем мире сейчас спят. Будто во всем мире вовсе ничего нет, кроме этих вот нескольких домиков, да снегов бесконечных, да полярного сияния…
Но это очевидно не так. Как бы в ответ на его слова откуда-то издалека доносится лай, а вслед затем на гребне холма появляется собачья упряжка. Некоторое время она несется вдоль гребня, потом — вниз, по пологому склону холма. Она огибает озеро, пересекает снежное поле аэродрома и резко останавливается неподалеку от домика, в котором горит свет. Оттуда, услышав заливистый лай приближающейся собачьей упряжки, люди уже бегут навстречу позднему гостю. Они окружают нарту.
С нарты встает невысокого роста старик. Видно, что он проделал немалый путь. Усы его, брови и ресницы покрыты инеем. Он откидывает назад малахай, и его седую — словно тоже покрытую инеем — голову освещает холодный, зеленоватый свет полярного сияния.
Старик одет по-праздничному. На нем широкий балахон из оленьей замши, на спине болтается белая шкурка горностая; штаны, сшитые из светлых камусов — узких полосок шкуры с оленьих ног, аккуратно заправлены в низкие торбаза; подошвы торбаз подшиты мехом белого медведя.
Такую одежду без особой причины не наденешь. Значит, есть у старика какая-то особая причина.
Не поздоровавшись, он торопливо спрашивает:
— Могу я узнать, не улетел ли еще товарищ Этувги?
— Нет, еще не улетел, — отвечает сам Этувги.
— Это очень хорошо, — говорит старик, облегченно вздыхает и, широко улыбаясь, начинает по очереди пожимать руки всем, обступившим нарту.
— Это очень хорошо, — повторяет он, — а то я уже боялся, что опоздаю. Меня зовут Гэмауге. Мне надо видеть товарища Этувги и надо говорить с ним. Скажите ему, что с ним хочет поговорить старый Гэмауге из колхоза «Утро».
— Будем знакомы, товарищ Гэмауге. Я и есть Этувги.
* * *
Старый, прославленный косторез Гэмауге давно дружит с охотником Мэмылем. Трудно найти друзей, которые так подходили бы друг к другу, как они. Во-первых, они — соседи. Во-вторых, оба очень любят искусство, особенно — резьбу по кости. В-третьих, оба давно уже овдовели, Гэмауге сам вырастил сына, а Мэмыль — вырастил дочь. В-четвертых… Но тут пойдут уже не сходства, а различия. Гэмауге целые дни просиживает над своей работой, неделями не видно его в поселке, а за пределы поселка он иногда и годами не выезжает. Что же касается Мэмыля, то без него, кажется, не обходится ни один интересный вечер в клубе, ни одно собрание, ни одно семейное торжество: всюду его приглашают, и везде он успевает побывать — и у соседей, и на полярной станции, и даже у дальних родственников, живущих в других поселках, в десятках километров от колхоза «Утро». Кроме того, косторез Гэмауге настолько же молчалив, насколько разговорчив охотник Мэмыль.
