Глупое сердце- не бейся,
Все мы обмануты счастьем,
Нищий лишь просит участья...
Похоже, я верно определили источник своих неприятностей. В мае я вдруг заметил, что ко мне никогда не обращаются на улице и не подсаживаются в транспорте, даже если возле одного меня есть свободное место. Речь, разумеется, шла о девушках. Другие- пьяные небритые мужики, вредные дотошные старухи, правильные, вежливые пионеры- делали это свободно. Да и институте так получалось, что я мог оказаться в какой-нибудь компании с девчонками, но те обязательно оказывались пожилыми, страшными, тупыми и совсем, совсем не теми - в Комитете комсомола, например, или в СНО по патологической физиологии, или в институтском драмкружке, куда я с горя записался. С нормальными, хорошими девушками судьба меня никак не сталкивала. Мы были электроны на разных орбитах, параллельные прямые в эвклидовых координатах, Оленин и Марьяна в "Казаках".
К началу лета я был уже вполне убеждён в своей непривлекательности, никчёмности, неинтересности, ненужности- то есть во всём, что начинается с приставки "не" или "ни". Эрекции и поллюции, стремления и порывы сделались ещё более мучительны и постыдны. К лету это положение не то кончилось, не то притупилось. В июне была довольно серьёзная сессия, потом была сестринская практика, потом я уехал на три недели к двоюродному дядьке в Москву, и весь август ходил по столичным музеям и выставкам. Московские девчонки показались мне намного красивее наших, л...ских, но, если я был отвергаем первыми, то вторые отшивали меня гораздо быстрее. Я даже особо не старался.
И, мнится, с ужасом читал
Над их бровями надпись ада
"Оставь надежду навсегда"!
Я стал много читать этим летом 1984 года.
Четвёртый курс я начал с одной лишь целью в жизни- выучиться, наконец, и получить диплом. Цель эта на фоне моей огромной, позорной, увечной девственности казалась ничтожной, ненужной, микроскопической, но, по крайней мере, достижимой, даже на простой инерции трёх первых курсов.
"Женщина-просто порождение дьявола. Абсолютное зло. И ничего больше. Отсель накладываю на себя эпитимью..."
Этим утром моя эпитимья, однако, дала хорошую трещину. Я шагал по переулкам под проливным дождём и никак не мог смахнуть с экрана внутреннего взора эти две ножки, две подколенные ямочки в разрезах коричневой юбочки, две струнки ахилловых сухожилий, две розовые пяточки в туфельках без задников, исчезнувшие за дверцей "Лады". Сердце моё больно-больно стиснуло.
