Мадлен откинула волосы со лба, отступила на три шага, прислонилась спиной к стене и закурила. Слегка прищурившись, она оглядела результаты своих трудов. Никаких сомнений: перестановка нарушила гармонию. Всякий раз, когда она пыталась что-то изменить, она убеждалась, что прежде было лучше. Это жилище, которое уже нельзя было сделать красивее, внушало ей нечто вроде любовной досады. Целых три года она билась в погоне за ускользающим совершенством. В первое время жила в маленькой комнате на втором этаже, чуть свет надевала комбинезон, шерстяную безрукавку и спускалась вниз, чтобы руководить перестройкой. В полдень выпивала глоток кальвадоса с рабочими, нанятыми тут же поблизости. Что ни день, то одна, то другая задача требовала разрешения. Самой удачной затеей Мадлен оказалась винтовая лестница посреди просторной и единственной комнаты нижнего этажа. Только верхние ее балясины были XVIII века, но столяр Плэж из Канапвиля искусно вытесал остальные из старых дубовых бревен, которые он раздобыл, когда сносили дом по соседству, и теперь вся лестница выглядела старинной. Благородная и массивная, с резными перилами и узкими веерообразными ступенями, лестница скрывала заднюю часть комнаты, отведенную под кухню. За черными железными створками находились кухонная раковина и плита. Котел помещался в стенном шкафу. Радиоприемник, проигрыватель и телефон прятались в нише, за дверцами тоже старинной работы.
Мадлен оттащила ларь на прежнее место. Больше нет смысла его трогать! Шкаф, стол и скамьи также пусть остаются на своих местах… Взгляд ее с гордостью задержался на высоком камине, несомненно ровеснике дома. Сложенный из простого белого камня, он поистине был памятником эпохи. Надпись на плите, вмазанной в основание очага, гласила: «Сработано мною, Жаном Гийо, для кюре нашего прихода господина аббата Эроса в лето от Рождества Христова 1783». В тихие минуты Мадлен нередко представляла себе этого аббата перед камином с требником в руках и кошкой на коленях. А сколько сомнений и тревог пережила она, пока прилаживались резные деревянные панели, грубо отесанные потолочные балки! И все же ее упорство одержало победу! Понемногу, с большой осторожностью ей удалось вернуть старому дому священника первоначальный вид. И вот в прошлом году господин Кормье, архитектор из Общества охраны исторических памятников, оказавшись проездом в здешних краях, с похвалой отозвался о плодах ее усилий. Все время, пока реставрировался дом, Мадлен не знала ни минуты покоя, словно ей приходилось заботиться о ком-то, кто постоянно требовал ее внимания. И может быть, среди всей этой утвари и камней, которые она выбирала и прилаживала по своему вкусу, она была счастливее, чем в пору замужества. Она вступила в брак без любви, лишь из чувства дружеской привязанности. После года однообразной супружеской жизни без туч, без бурь и озарений началась война. О том, что Юбер убит под Дюнкерком, Мадлен узнала через три месяца. Ее горе казалось ей такой же условностью, как и соболезнования, которые она принимала. Надев траур по погибшему герою, она не могла избавиться от ощущения, будто обманывает окружающих. От замужества осталось скромное, но достаточное для жизни состояние, вверенное заботам нотариуса, и неблагозвучное имя — госпожа Горже. Насколько приятнее для слуха была ее девичья фамилия Эглетьер! Поработав некоторое время секретаршей в различных комитетах и обществах, она поступила продавщицей в антикварный магазин Метивье на Левом берегу. Здесь она овладела секретами этой профессии и, если бы не интриги второй жены Метивье, по-прежнему служила бы у него. Нет ничего хуже, чем стать незаменимой там, где распоряжаются два хозяина. В конце концов склоки наскучили ей, она ушла из магазина и перебралась в местечко Тук, близ Довиля. Там она приобрела почти задаром красивый, но разрушающийся дом, расположенный в саду бездействующей церкви. На следующий год Мадлен взяла в аренду магазин в доме через улицу и открыла торговлю антикварными, а вернее подержанными, вещами. Если не считать летнего времени, покупателей было мало. Из своего окна сквозь завесу дождя Мадлен видела запертые двери и неизменную табличку: «Просьба постучать в дверь напротив». В витрине красовались прелестный круглый столик времен Людовика XVI, искусственный свадебный букет под стеклянным колпаком, серебряные табакерки, декоративная бронза, разные флаконы и в романтическом стиле чернильницы из парижского фарфора… Сама же она любила простую мебель, наивные безделушки, и они отвечали ей взаимностью. С годами Мадлен все больше убеждалась, что общение с вещами вполне заменяет ей общение с людьми. Так называемая мертвая материя наделена теплом и нежностью, которых лишено большинство людей, нужно только уметь видеть ее, к ней прикоснуться. Лишь тому, кто обрек себя на полное одиночество, дано наслаждение тихой беседой с вещами. Кончиками пальцев Мадлен прикоснулась к каминной полке. Она гладила прохладный, слегка вогнутый камень и думала о Франсуазе.
