“…Надо мною шумит ветер, и у моих ног плещется настоящее море. А каменные своды так высоко, что я их не могу разглядеть…”
“…Лампочка чуть теплится, скоро совсем погаснет. Идти больше не могу. Очень страшно умирать в темноте. Так хочется ещё разок взглянуть на солнышко. Игнатушка, где же ты? Я жду тебя, Игнат!..”
“…Пишу на ощупь. Тьма… Игнат, прощай. Не забывай свою невезучую Анюту…”
Это был последний листок, вырванный из записной книжки. Строчки в нём то набегали одна на другую, то уходили вверх и вниз.
Неприн застонал, грохнул кулаком по столу. Вскочив, он заходил по лаборатории. Лагно не решался поднять на него глаза, будто частица вины за гибель Ани была и на его, Лагно, совести.
— Игнат Васильевич, — заговорил Лагно, — завтра я буду в Москве и тотчас займусь подготовкой экспедиции на Рмонг-Тау. Вас вызову телеграммой.
Он не видел лица Неприна, но знал, что тот согласен.
Выйдя из института на ночную улицу, Лагно привычно разыскал в небе багровую звёздочку: Марс! Марс… Сколько веков ты привлекаешь к себе людские взоры, и как страстно рвутся к тебе дети Земли! А знаешь ли ты, какой ценой постигнута одна из твоих тайн?
Лагно представил себе девушку в истерзанной одежде, одиноко бредущую среди непроглядного мрака. Она первой увидела то, о чём ещё не догадывались люди и что им только чудилось. Видела, но рассказать не смогла.
Нет, смогла. Рассказала!
1967
Настойка из тундровой серебрянки
Вежливый стук в дверь. Я отрываюсь от книги, встаю и на цыпочках, чтобы не разбудить спящую мать, пересекаю комнату. За дверью — дядя Костя, наш квартирант.
— Виталий, — шепчет дядя Костя, — пойдём ко мне.
Я с сожалением поглядываю на книгу, раскрытую на самом интересном месте. Четверть второго ночи. Дядя Костя чем-то взволнован, нервно потирает руки, переступает с ноги на ногу. Обычно он ложится спать с курами и поднимается с петухами.
Я осторожно прикрываю за собой дверь.
В комнате квартиранта знакомый мне беспорядок. На столе, на стульях, на окне пучки сушёных трав. Три шкафа у одной стены наполнены пакетиками, мешочками, коробочками, склянками с настойками и отварами. Три шкафа у другой стены набиты книгами — тут и биология, и фармакология, и физиология, и гомеопатия, и академические сборники, и множество справочников.
Дядя Костя — гомеопат. Он поселился в нашем особнячке два года назад. Ему за пятьдесят. Это ещё крепкий, коренастый и очень покладистый человек. Лицо у него скуластое, и, когда он говорит, вдоль лба ложатся складки, мелкие-мелкие и много-много, а глаза прищуриваются, становятся задумчивыми.
