Тайцы ушли готовить другие подарки, оставленные ребятами, а на этаже все раннее утро то в одном номере, то в другом разливалась песня на тайском просторе: редко — «Пенкина», чаще — «Баскова», но все же солировал все утро «Моисеев».
Примерно в полдень они выбрались из номеров. Узнали, что ребята уехали, и загрустили. Ситуацию исправил утренний таец, сообщив, что, несмотря на то что завтраки закончились, он все равно накроет на стол.
Говорить не хотелось, официант-таец принес шампанское «Moet Shandon». Приняв это за неизбежность, девочки подняли тост.
— За них, — спокойно сказала Ольга и, не чокаясь, выпила.
— Ага, — поддержали Вера и Альбина.
Когда бутылка была пуста и еда поедена, утренний таец подошел, взял бутылку, поднял вверх и отпустил.
— Сказочный долбоеб, — констатировала совершенно спокойная Вера, знавшая наизусть фильм «Даун-хаус».
Таец разгреб стекло и вынул ламинированную записку. Вручил Альбине.
«Девочки, ваши лимузины ждут вас около отеля. Хорошего дня. Не бейте тайцев. Рич и Гор».
Таец заулыбался и приветливо предложил идти за ним.
Около отеля красовались три огромных бенгальских слона, наряженных в дорогие мантии. На попе первого было краской написано: «Моисеев», на второй — «Басков» и соответственно — «Пенкин».
Слоны согнули колени, и по согнутым тайцам девочки забрались на их спины.
— Я в шоке! — завизжала от радости Ольга.
— Ты в шоке? — прокричала Вера. — Ты в шоке?! А я, девочки мои, в полном ахуе…
Слоны протрубили и двинулись в путешествие по Second-road.
* * *
— Подозреваемый Мейерхольд, на выход! — прокричал конвоир в окно камеры СИЗО.
— Уже бегу, — Мейерхольд не спеша встал, подошел к умывальнику, ополоснулся холодной водой. Как-то странно себя чувствовал. И долго не мог понять, что же с ним происходит. Потом сообразил — впервые за последние семь лет он был трезвым, абсолютно трезвым. Мейерхольд посмотрел в треснутое зеркало, потрогал щетину, подмигнул своему отражению и тихо сказал: — С возвращением.
Мейерхольда отвели в просторный кабинет с портретом Сталина, видимо, в СИЗО это была комната свиданий, посадили на стул и приказали ждать.
Мейерхольд прождал минут двадцать. Он успел детально вспомнить тот день, когда избил Верника, как убил Митрича и стер себя. Вернуться в ту жизнь не хотелось. В ней не было места для него. Разве что только в день десантника. Хотя он ненавидел эти массовые попойки солдат. Ненавидел, когда десантники «заливали глаза» и, не видя ничего перед собой, грабили рынки и ларьки, били ни в чем не повинных людей, домогались девушек, особенно тех, что были с парнями. А утром, очнувшись в какой-нибудь подворотне, опохмелялись и шли домой. Становились таксистами, фрезеровщиками, строителями и физруками. Ежегодный гнойник, прорывающийся в один день. Мейерхольд ненавидел этот день, но из года в год тоже напивался, тоже «бузил», бил витрины и рожи студентам, тоже задирал подол напуганным девчонкам и дико гоготал вместе со всеми.
