Наутро в тетрадке секретаря появилась новая запись: «„Беседа с ВЛКСМ о материалистическом понимании вселенной“, 1 час 30 мин., присутствовало 12 человек». Запись, о которой майор даже не подозревал до отчетного собрания.
Так бывало много раз. И не только на ночной скамейке. Вот почему самый беспомощный и больной из членов организации шел в ее первых рядах в качестве первоклассного пропагандиста, одного из тех, что агитируют не только словом, но и всей своей жизнью.
Человечность и дружелюбие — взаимообратимы.
Было также известно, что некоторые офицеры, а иногда кто-либо из комендантской команды или шоферов старались незаметно прошмыгнуть в павильон с измятым письмом, зажатым в ладони, чтобы спросить майора: «Как дальше жить, если соседка пишет за жену…»
Особенно стеснялись морячки, потому что павильон стоял на территории штаба армии.
Через месяц майор уже был копилкой горестей и страстей почти всех работников обоих штабов. Нет, не копилкой, а прочным сейфом.
Скажете, что уж очень похоже на исповедальню? Пожалуй, формально сходство есть. Но майор не походил на священника: ведь он никогда не обманывал.
Скажете, что к нему тянулись, зная, что его дни сочтены? Но это неверно, ведь все они были на фронте, под бомбами, и кое-кто мог запросто обогнать майора.
Нет, тут подсознательно могло влиять другое. Почти все воюющие мечтали после победы с ликованием вернуться домой и затем десятки лет жить радостным, мирным созиданием. Никто и не подозревал тогда, какие новые задачи, трудности и напасти готовит для всех нас вечно меняющаяся жизнь.
Вот этого мирного будущего (включая ликование) у майора, очевидно, не было. И люди, тайком проникавшие к нему в павильон, возможно, чувствовали это.
5
Проработавшему в штабе военно-морской базы недели две постепенно невидимое становилось видимым.
При разнообразном составе участников всех рангов и положений — от начштаба и контр-адмирала до вестовых — большинство из них даже не подозревало, что состоит в незарегистрированном тайном «сообществе содействия майору». Одни втянулись в него по зову сердца, другие — потому, что майор тронул их своим стоицизмом и душевной привлекательностью, остальные — заразившись добрыми побуждениями от соприкосновения с теми, для кого после выполнения воинского долга следующей обязанностью была забота о боевых товарищах.
Пожалуй, самым подкупающим в этой затее было то, что благодаря анонимности поступков они были абсолютно бескорыстны. Добрые дела не имели надежды на компенсацию, хотя бы только морального порядка, даже в перспективе.
