Предубеждение против дам, гуляющих в одиночестве, стало проходить лишь в пореформенное время, по мере того, как набирало силу движение за женскую эмансипацию.
Служить в Москве молодые дворяне оставались редко: карьеру здесь было сделать трудно. В Москве, конечно, были и официальные учреждения, и даже размещались некоторые департаменты Сената, но в глазах современников престиж московского сенатора был намного ниже, чем у сенатора петербургского. Считалось, что Москва — что-то вроде почетной ссылки для сенаторов, оказавшихся неспособными к делам (Иван Савельич был не так уж не прав). Гвардия квартировала в Петербурге и появлялась в Москве лишь в исключительных случаях. Министерства находились в Петербурге. Словом, главные дела делались в Северной столице, и молодежь, начиная карьеру, стремилась именно туда.
Из престижных мест, привлекательных для московской дворянской молодежи, в Первопрестольной имелись канцелярия генерал-губернатора и архив Коллегии иностранных дел, где по традиции числились на службе переводчиками недоросли («архивные юноши»), готовившиеся к дипломатической и иной почетной, но не военной карьере. Служебные обязанности эту молодежь не слишком обременяли. Пару раз в неделю они должны были являться часа на три в архив «в присутствие» (причем львиная доля этих часов уходила на дружескую болтовню), а в остальное время были свободны как ветер. Н. И. Тургенев записывал в дневнике: «Вчера был я в Архиве и занимался перетаскиванием столбцов из шкапов в сундуки. Какой вздор!.. переводчики, которые не переводят, а переносят, следственно из переводчиков делаются переносчиками и перевозчиками»>[60].
За эту «службу» исправно выплачивалось жалованье (очень небольшое), а главное — шли чины, так что к моменту начала реальной карьеры юноша имел обычно уже десятый класс по Табели о рангах.
Как иронически писал Ф. В. Булгарин, это «чиновники, не служащие в службе, или матушкины сынки… Из этих счастливцев большая часть не умеет прочесть Псалтыри, напечатанной славянскими буквами, хотя все они причислены в почет русских антиквариев… Это наши петиметры, фашьонабли, женихи всех невест, влюбленные во всех женщин, у которых только нос не на затылке и которые умеют произнести: oui и non (то есть да и нет). Они-то дают тон московской молодежи на гульбище, в театре и гостиных. Этот разряд также доставляет Москве философов последнего покроя, у которых всего полно через край, кроме здравого смысла; низателей рифм и отчаянных судей словесности и наук»
