Носов и Балабанов увлеклись боем. На какое-то время потеряли "локтевую" связь. Между ними вклинились два "мессершмитта". Два других висели сверху. Пятый, видимо, вышел из боя. Носов стал уходить из-под удара левым виражом, а Балабанов - правым. На какое-то мгновение он запоздал с выводом самолета из виража, и "мессершмитт" успел ударить по кабине штурмовика...
Носов видел, как Балабанов свалился на крыло и неуправляемая тяжелая машина заскользила вниз...
Секунда - и не стало Жоры Балабанова. Весельчака. Баяниста. Острослова. Собирался после войны побывать у Носова в Москве. Заглянуть в Третьяковку. Посетить Мавзолей В. И. Ленина...
Колдовскими огнями под солнцем переливались снега. И хоть бы одно облачко на небе! Куда они подевались, эти облака? К цели пробивались буквально через них, а теперь, когда они нужны, улетучились. Растворились в просторах Валдая. А солнце - расшифрованный сигнал опасности.
Впереди мотора прошла огненная трасса. Носов повернул голову вправо и сразу же ощутил резкий толчок. Осколки ударили в рацию, и в ней что-то печально звякнуло. Вышла из строя связь. Лихорадочно работала мысль: один против двух. Два гитлеровца отстали. Он даже не заметил, где и когда. Стало легче на душе. И все же жизнь его висела на волоске.
Отстал еще один вражеский истребитель. "Кончились, очевидно, боеприпасы, - подумал Носов. - Теперь - один на один. Можно не обороняться, а нападать. Хватит ли сил?.."
Набрал высоту. Пошел на сближение. Фашист не принял вызова. Отвалил в сторону.
И вдруг в кабине Носова стало тесно и жарко. В нее начали проникать пары бензина. "Повреждена бензосистема, - отметил летчик. - Это плохо".
Носову показалось вполне естественным, что он так быстро среагировал на запах бензина, начавший проникать в кабину самолета. Он даже несколько раз чихнул. Где-то в подсознании возник острый сигнал опасности: летчик словно бы увидел, как желто-красные языки пламени подбираются к. бензобакам, к мотору, к боеприпасам... И все же он был почему-то спокоен. Не испытывал той тревоги, которая обычно охватывала его в критические минуты боя. Он все еще чувствовал себя спрятанным в обшитой броней кабине, как в каменной норе, куда не долетали звуки выстрелов вражеских эрликонов. Какое-то время он все еще продолжал почти машинально, по выработанной привычке, пилотировать самолет и чего-то ждать. Чего - сам не знал. Фактически он, как и Балабанов, был приговорен врагом к уничтожению. С тех пор, как остался в небе без верного друга. Во всяком случае, так казалось гитлеровцам. А он все держался в воздухе. И каждая минута, отвоеванная штурмовиком у фашистов, приближала его к переднему краю. К своей территории. А дома, говорят, и стены помогают.
