Возле докторова дома мы остановились, и он уже совсем разумно сказал:
— Я знаю, — проговорил, — тебе нравятся бабочки. Возьми их. Они украсят твой дом. А мне они уже не нужны.
Я страшно смутился и смятенно ответил:
— Нельзя…Нельзя…
— Эх, ты, — усмехнулся доктор, — добрая душа…
Он открыл дверь своего коричневого дома, а я уже повернулся, чтобы идти, когда доктор сказал:
— У меня долг… Скажи бабушке, чтобы зашла. Приходите вместе.
Мы пришли в тот же вечер.
Услышав от меня про гибель докторова сына, бабушка плюхнулась на табуретку и заплакала навзрыд. Я подал ей кружку молока, но она не утешилась и еще долго всхлипывала.
Успокоившись, сказала про зацепку. Что теперь у доктора нет зацепки, чтобы за жизнь зацепиться. Он остался один.
Про зацепку я не очень понял, а вот что остался один — уяснил очень даже хорошо. Не любил я оставаться один, когда и бабушка, и мама уходят куда-то, а ты сидишь дома, да еще сумерки, например, наступают. И вдруг ты представляешь, что совсем один остался на белом свете, и бабушка с мамой уже не вернутся! Как сердце начинает биться. Какая тоска подкатывает к горлу! Жуть.
В общем, мы пришли к доктору часов в шесть вечера, и я подумал, что он нас совершенно не ждал — хлопал глазами, рассматривал нас по очереди, будто первый раз видел. Потом уступил дорогу, прошел в зал, молча приглашая за собой.
На блестящей спине рояля я увидел две рамочки из очень толстого, слегка увеличивающего стекла. В одной рамке была порыжевшая фотография задумчивой девушки в закрытом платье, заколотом старинной брошью. В другой — стриженый военный с одним ромбиком в петлице.
— С Леной тогда только познакомились, — грустно сказал Николай Евлампиевич, показывая на рамки, — а Женя здесь перед отправкой на фронт.
— Но когда же, когда, — с придыханием спросила бабушка, — вы узнали про Женю?
— Извещение пришло в начале лета.
— И вы промолчали?
— А что тут скажешь? — твердо, словно отвечая кому-то совсем другому, ответил доктор. — Предатель! Изменник! Но я не верю!
Он подошел к роялю и сказал оттуда, понизив голос:
— Мария Васильевна, Лена все спрашивала, как вас отблагодарить. И вы сказали, чтобы сыграла ноктюрн Шопена. Когда поправится.
Бабушка молча замахала руками, но доктор не обратил на это внимания.
— В общем, умирая, она попросила сыграть меня. Но я не музыкант. Только любитель. И вот репетировал целую неделю. Сядьте.
Он принес из углов два стула, пристроился на круглую подставку возле рояля, пощупал ногами педали и извинился.
