И мальчик лет шести или семи с сачком за бабочками бегал по поляне.
И я узнал себя, узнал свои веснушки, свои штанишки, свой голубенький сачок.
Но мальчик, к счастью, не узнал меня.
Он подошел ко мне и вежливо спросил, который час.
И я ему ответил.
А он спросил тогда, который нынче год.
И я сказал ему,
что нынче год счастливый.
А он спросил еще, какая нынче эра.
И я сказал ему, что эра нынче новая.
— На редкость любознательный ребенок!—
сказал мне август и увел с поляны.
Там было сыро, там цвели ромашки, шмели гудели и летала стрекоза.
Там было утро,
там остался мальчик
в коротеньких вельветовых штанишках.
Г
На берегу
тишайшей речки Карповки стою спокойно, окруженный тишиной заботливой и теплой белой ночи.
О воды Карповки, мерцающие тускло!
О чайка,
полуночница, безумица, заблудшая испуганная птица, без передышки машущая крыльями над водами мерцающими Карповки! Гляжу спокойно на мельканье птичьих крыльев, гляжу спокойно на негаснущий закат, и сладко мне в спокойствии полнейшем стоять над узкой, мутной,
сонной Карповкой, а чайка беспокойная садится неподалеку на гранитный парапет.
Все успокоилось теперь на берегах
медлительной донельзя речки Карповки.
СНЕГ
Если запрокинуть голову и смотреть снизу вверх на медленно,
медленно падающий крупный снег, то может показаться бог знает что.
Но снег падает на глаза и тут же тает.
И начинает казаться, что ты плачешь,
тихо плачешь холодными слезами, безутешно, безутешно плачешь, стоя под снегом, трагически запрокинув голову.
И начинает казаться, что ты глубоко,
глубоко несчастен.
Для счастливых
это одно удовольствие.
— Не так,— говорю,— вовсе не так.
— А как?— спрашивают.
— Да никак,— говорю,— вот разве что ночью в открытом море под звездным небом и слушать шипенье воды, скользящей вдоль борта.
Вот разве что в море под небом полночным, наполненным звездами, и плыть, не тревожась нисколько. Вот разве что так.
Иль, может быть, утром на пустынной набережной, поеживаясь от холода,
и смотреть на большие баржи, плывущие друг за другом.
Да, разве что утром у воды на гранитных плитах, подняв воротник пальто,
w -аре
и стоять, ни о чем не печалясь.
Вот разве что так,— говорю,— не иначе.
Можно любить запах грибов, быстрые лесные речушки, заваленные камнями, и романсы Рахманинова. Можно любить все это и ни о чем не тревожиться.
Но я люблю просыпаться, когда ночь на исходе, когда и утро, и день еще впереди и когда вдалеке кто-то скачет к рассвету, не щадя коня — кому-то всегда не терпится.
