— Значит, это место тебе и сейчас не нравится? А я говорю, ты ошибаешься. Никто не бывает прав всегда. И ты — разве ты не можешь ошибиться, как любой другой? Дубок ошибался там, на вересковой пустоши, а ты — сейчас.
— А они? Носятся в поле со своей поклажей, как белки с орехами. Они, по-твоему, нормальные?
— Я бы сказал, что они позаимствовали у белок отличную идею, и потому они лучше нас.
— Значит, ты думаешь, что человек оставляет здесь коренья, потому что такой добрый? А ты спросил себя — что у него на уме?
— Он просто выбрасывает сюда всякое старье. Сколько раз любому из нас случалось подкрепиться на мусорной куче возле людского жилища! То вялым салатом, то старой репкой. Ты же сам знаешь — это всякий съест, если найдет. И могу тебе точно сказать, Пятик, я тут пока не отравился. А если бы человек хотел кроликов пострелять, сегодня утром у него была возможность это сделать. Но он же стрелять не стал.
Пятик прижался к земле и показался Ореху совсем крохотным.
— Дурак я, что пытаюсь тебя убедить, — горько сказал он. — Орех, дорогой мой Орешек, но я знаю, что тут что-то не так, что над всем этим местом нависло зло. Я только не знаю какое, потому мне и трудно об этом говорить. Но я вот-вот догадаюсь. Помнишь, как ты поддал носом проволочную сетку возле яблони, отодвинул ее, но коры попробовать тебе так и не удалось. Вот и мне сейчас никак не ухватиться. Я хочу посидеть один, может, так я быстрее додумаюсь.
— Эх, Пятик, ну почему ты не хочешь меня послушать? Поешь корешков, спустись в нору, поспи. Тебе сразу же станет лучше.
— Говорят тебе, я но хочу ни к чему прикасаться, — сказал Пятик. — Я скорее вернусь в вереск, чем спущусь в эту нору. Там даже крыша держится на костях.
— Да нет же — ее держат корни. И, в конце концов, ты же провел под ней целую ночь.
— Нет, — сказал Пятик.
— Как нет? А где же ты был?
— Здесь.
— Всю ночь?
— Да. Ты же знаешь тис — хорошее укрытие.
Теперь Орех заволновался по-настоящему. Если страх выгнал Пятика наверх на всю ночь, в дождь и холод, один на один с крадущимися элилями, — ясно, что разубедить его будет непросто. Они посидели молча. Наконец Орех сказал:
— Вот так раз! И все-таки я уверен — тебе нужно спуститься и быть вместе со всеми. Сейчас, конечно, я оставлю тебя в покое, но потом приду взглянуть, как ты себя чувствуешь. И не ешь больше тисовых листьев.
Пятик не ответил, и Орех вернулся в поле.
День развеял дурные предчувствия. К «на-фриту» стало так жарко, что вся нижняя часть поля подернулась дымкой. Воздух отяжелел от густого запаха трав, словно в конце июня; пахли листики не расцветших еще мяты и майорана, и повсюду мелькали ранние луговые цветы. Все утро в лощине, высоко на березе, возле пустующих нор сновала пеночка, а из глубины мелколесья, откуда-то от заброшенного колодца, доносилось прекрасное пение дрозда. К исходу дня все замерло от жары, с верхних лугов медленно спустилось в тень стадо жующих коров. Почти все кролики забрались в норы. Большинство спали. Только Пятик сидел один под тисовым деревом.
