Лидия, в общем-то, вела себя совершенно нормально, замечательно рассказывала страшные сказки, все хорошо, кроме одного пунктика, на котором у нее что-то щелкало. Она утверждала, что у нее тайный роман со знаменитым поэтом Эухенио д’Орсом, который как-то приезжал в Кадакес, тут-то все будто бы и началось. Но о романе этом надо было молчать. Знал о нем лишь мальчик. Лидия писала и отправляла Эухенио длинные письма, а тот не мог ей ответить, поскольку… ну, нельзя было. И он тайно отвечал ей через газеты, в своих критических статьях, в них и были спрятаны его ответы. Поэтому любимым занятием Лидии, к которому она привлекала и Сальвадора, была расшифровка искусствоведческих опусов д’Орса. Лидия истолковывала эти послания мастерски, находила в них адресованный ей любовный подтекст. В минуты отгадок в ней не видно было ни ведьминского, ни больного, она произносила точные и мудрые слова. Не поверить в то, что все — правда, было невозможно.
От нее услышал Дали формулу, которая поселилась в нем на всю жизнь. «Кровь и мед». «Кровь — это я, — говорила Лидия низким страшным голосом, — а мед — другие женщины. Сыновья мои гоняются за медом. Это бунт против крови!» Дали даже подумывал, не на кровесмесительные ли дела со своими детьми намекает ему взрослая его подруга. Он же сам испытывал странные и страшные чувства к своей матери. Которая и умерла на пике его пубертатных преобразований. Он остался один. Без «крови».
И Лидия осталась одна. Без мужчин. Ее сыновей увезли в сумасшедший дом.
Дали думал о матери, потом о русской девочке, потом о женщинах. И не знал, что ему с этим делать. Он хотел избавиться от наваждений. И сказал Бюнюэлю, вместе с которым снимал «Андалузского пса», что в первых же кадрах надо разрезать глаз девушки-героини опасной бритвой.
Но однажды, однажды он просто шел по улице, он шел, и вдруг ему захотелось бежать. Он побежал и неожиданно ощутил, что больше всего на свете он любит прыгать в высоту, и он стал прыгать через каждые несколько шагов, и у него получалось, он прыгал все выше и, поднявшись в воздух, понял наконец, что спрятано внутри, и закричал: «Мед слаще крови!» И снова вверх! И — «Мед слаще крови!» И вдруг увидел среди расступавшихся прохожих своего соседа по общежитию, который съежился, увидев летящего Дали. И он приземлился возле несчастного однокашника и прямо в ухо крикнул ему изо всех сил: «Мед слаще крови!» И полетел дальше, а однокашник поплелся в «Ресиденсию» рассказывать, как только что видел Дали, который сошел с ума.
