Гадко, да?
Мне хотелось бы, чтоб в России было сорок тысяч центров развития и каждый имел право голоса и право на жизнь. Мне мечтается о времени, когда художник рисует на Сахалине и при этом известен всей стране, музыканты не едут целым табором за успехом в столицу из Екатеринбурга, а денег у жителей Перми и Салехарда столько же, сколько у москвичей.
Столицу стоит переносить каждые четыре года.
Сегодня она на Волге, завтра на Енисее, послезавтра на Дону, на Оби, на Днепре. Ну и что, что так не бывает?
У нас — будет. Надо разодрать это московское одеяло на лоскуты. Мы пошьем всей стране уютные душегрейки.
В лесу, на дороге, проложенной по бывшей узкоколейке, я пробил поддон масляного картера машины. Жахнуло по дну какой-то железякой, неприметно зарывшейся в песке. Выругался, подумал, что — ничего, что — обойдется. Но минуты через три замигала лампочка уровня масла. Остановился — и ахнул: через отверстие, в которое можно просунуть мизинец, непрестанно лило. Наспех чем-то заткнул пробоину, долил оставшееся в канистре масло (до уровня все равно не хватило) и двинул дальше — до ближайшей деревни километров десять. Ночевать в лесу мне не хотелось. Да и смысла ночевать не было никакого. Середина недели, восемь часов вечера: и сегодня вряд ли кто поедет по этой дороге, и завтра никого не дождешься. Сотовый телефон в глухом лесу превратился в игрушку. Не «Ау!» же кричать — все равно никто, кроме лешего, не придет.
Через пару километров увидел у обочины старый «Москвич». Вокруг стояли копенки сена. «Мужики травку косят», — счастливо подумал я и, остановив машину, нажал на сигнал.
Спустя несколько минут из лесу неспешно вышел усатый, небритый мужик лет сорока.
— Отец, — говорю, — беда!
Мужик неспешно подлез под мою машину. Молча встал, отряхнул колени.
— Подставь, — говорит, — баночку, чтобы масло зря не капало.
— Дотянешь меня? — спрашиваю.
Подумал.
— Мне надо уголок тут докосить, — отвечает.
— Коровка? — спрашиваю.
— Козы…
— Мне надеяться больше не на кого, кроме тебя, — говорю. — Коси, буду ждать.
И мужик ушел косить. У него свои дела, поважнее моих, — без иронии говорю. Надо — значит, надо.
Через двадцать минут он вернулся с косой, спокойный. Зацепились и поехали. «Москвич» ревел, но тащил.
Через полчаса показалась деревня. Грязная, обложенная огородами, — порой ухоженными, порой разбурьяненными. Последние, видно, вдовцам принадлежат. Деревянные двухэтажные здания, сырые сараи, лужи в половину Средиземного моря. Мужики на лавочках сидят, махорку курят. Увидев наш кортеж, оживились. Неспешно собрались возле моей машины, разглядывают, молчат, не суетятся.
