— Че теперь делать? — излишне громко сокрушается Сапог, трясет головой и косит глазом — видит ли Тёха всю глубину его раскаяния?
Тёха видит. И молчит. Молчит всю дорогу до бригадирского вагона, только остервенело пинает тамбурные двери да зыркает на одиноких курцов-полуночников, испуганно шарахающихся от буром прущего парнишки с белым от злости лицом.
— Вон там они, во втором купе, — указывает Сапог, когда мы входим в наполненный особым, начальственным запахом бригадирский вагон.
Тёха шумно выдыхает и решительно откатывает покрытую шоколадным пластиком дверь. На меня веет терпкой смесью ароматов одеколона, хлорки и сапожного крема. Губастый называет это «благоуханием косарни».
Поезд подъезжает к станции. В окно бьет свет фонаря, и у меня в глазах пляшут черные пятнистые черти. Поэтому я не сразу понимаю, зачем Шуня подняла руку. Думаю даже, что она нас так приветствует. Сидит на нижней полке и сигналит: «Все в порядке, пацаны!»
И только когда промаргиваюсь, просекаю — хрен там «в порядке». Косари приковали Шуню наручниками к скобе для брюк. Значит, уже решили, что она их законная добыча.
Тёха сопит, вышагивает вперед. Косари, лейтенант и капитан, удивленно смотрят на нас. Потом капитан понимающе ощеривается:
— А-а, вот и делегация! Ну заходите. Да не все, не все!
Лейтеха, похожий лицом на картофелину сорта «синеглазка», напрягается, шарит рукой справа от себя. Ох, не люблю я таких вот косарей. Вернее, я всю их породу не люблю, но именно таких, жилистых, невысоких, прогонистых, — особенно. Если что, косарь типа этого лейтенанта будет бежать за тобой до упора, пока не догонит. И обязательно дубинкой врежет, хотя бы пару раз. И бить будет не просто для блезиру, а «с душой» — куда надо и с оттяжкой, так, что потом неделю будешь кровью ссать и синячище на всю спину расползется.
Вон, он уже «демократизатор» вытащил, готовится. Дай ему волю — он всех вокруг излупцует, забьет мало что не до смерти. Откуда такие берутся? Бройлер говорил, что все проблемы у взрослых — из детства. Наверное, у этого косаря детство было типа нашего, то есть не было детства вовсе.
Вот только никто из нас в косари не пойдет. Никогда. Наверное…
— Остапчук, — говорит тем временем капитан. — Поди-ка к Гаврилову проверь, что там и как, — через двадцать минут смену сдавать. А я пока с молодежью пообщаюсь, хе-хе…
Лейтенант, одарив нас на прощание полным ненависти взглядом, шибает плечом Сапога, застрявшего в дверях, и выходит. Шуня шмыгает носом, свободной рукой вытирает мокрые щеки, хотя еще несколько секунд назад плакать она вроде бы и не собиралась.
