Голос Губастого звенит и срывается. Наступает тишина, нарушаемая лишь шмыганьем Хорька.
— Ну-ка, дай! — Тёха берет книгу, вертит ее в руках, листает и надолго замирает, вчитываясь.
— Община какая-то… — недоверчиво хмыкает Сапог. — Богомолы, что ли?
— Да нет, — все еще не глядя на своего обидчика, нехотя отвечает Губастый. — Они просто решили жить по-старинному. Так, как наши предки жили. Мужик, которого мы… ну, ограбили, он, я так понимаю, должен был эти книжки распространять. Там, на Уссури, деревня целая. Живут, огороды у них, дома, коровы, свиньи, лошади. На охоту ходят. Им губернатор, я фамилию забыл, столько земли выделил, они пишут — с небольшую европейскую страну. Рядом с поселком Таежный.
— Это где? — спрашивает Сапог.
— Под Хабаровском, тут написано.
— Тиха-а! — недовольно рычит Тёха. — Мешаете.
Мы замолкаем и молчим долго. И, пользуясь этим всеобщим молчанием, непоседливый Хорек влезает со своим вопросом:
— А че такое Уссурия?
***
Хорек из нас самый маленький, ему, как мы думаем, лет восемь-девять. После того как Тёха врубился за нас с Губастым и спас от тех отморозков, образовалась наша бригада. Мы месяца три жили в Сокольниках, благо лето и осень были очень теплые. В конце сентября, к нам тогда уже присоединился Сапог, пришлось искать капитальное убежище, «берлогу на зиму», как сказал Тёха. Тогда-то мы и наткнулись на этот подвал, а в подвале — на Хорька.
Дело было так: проникнув в подземелье, мы запалили свернутые в кульки газеты — так они дольше горят — и бродили по комнатам, осматриваясь. В подвале было тепло, сухо и тихо, насколько вообще может быть тихо в подвале огромного жилого дома.
Губастый углядел на стене рубильник и, поскольку ума у него в голове хватало только книжки читать, тут же дернул за него. Под потолком сразу в трех комнатках зажглись тусклые лампочки. Тёха, задушенно матерясь, надавал Губастому пенделей и свет вырубил.
— Электричество — это значит счетчик, — объяснил наш бригадир, немного остыв. — Лампочка горит, счетчик крутится. Запалят нас, понял?
И вдруг из темноты послышался слабый гундосый голосок:
— Не запалят. Я много его включаю, а то страшно…
Обладатель этого голоска нашелся в углу, на теплых трубах, поэтому мы его сразу и не заметили. Завернувшись в вонючую дырявую кофту, весь в расчесах и вшах, он отлеживался тут уже несколько дней. Когда Тёха заставил его подняться и снять тряпье, все мы хором сказали: «Капец!».
Хорек оказался очень худым пацаненком с куриными какими-то лопатками и ребрами. Но не это нас удивило, видали мы пацанов и дохлее. Все его тело покрывали сплошные синяки и рубцы, а на мосластой ноге чуть выше колена сочился сукровицей здоровенный порез.
