— Когда жрать дадут?
— Штукина! Сколько же в тебя влезает? — удивилась Тася.
— У меня большой расход калорий приключился. Я же вся изнервничалась, — пояснила Штукина.
— Тут, тетя Лена, еда тоже всем подряд не положена, а только за деньги, — радостно сообщила Дуська.
— Нет, Тася, это ж офигеть можно, какой Жеребов жмот получается! — возмутилась Штукина. — На всем, сволочь, сэкономил.
— Если тебе невмоготу, то мы, конечно, купим тут чего-нибудь, но я советую все-таки потерпеть. Самолетная еда в большинстве случаев — это изрядная гадость. Лететь нам часа четыре, потом добираться еще часа два. Потерпишь шесть часов или будем рисковать?
— Да ладно! Конечно, потерплю. — Штукина махнула рукой. — У меня бывает, что я и по двенадцать часов не ем ничего, а то и сутки целые. Просто думала, что по Европе путешествия отличаются от наших внутренних дурдомовских поездок.
— Конечно, отличаются! Ты чего? У нас знаешь сколько перелет до Анапы стоит? А дурдом почище этого! И у нас тебе никто такие понтовые места занять не даст. На них блатные уже рассажены.
Когда они наконец взлетели, Тася поняла, насколько она устала. Она откинула кресло и закрыла глаза, но сон почему-то не шел. Тася думала о предстоящей встрече с непутевой мамашей и ее семейством. В первый раз, когда они с Дуськой прилетели к непутевой мамаше после смерти бабушки с дедом, Тася поняла все. Она и раньше-то никогда особо сильно не осуждала непутевую мамашу, но тут пожалела, что дед так и не увидел семью своей дочери. Муж непутевой мамаши Алессандро оказался добрейшим и жизнерадостным человеком. Внешне он походил на Колобка — был упитан и абсолютно лыс. Чувствовалось, что он очень любит непутевую мамашу и гордится такой красивой женой. Непутевая мамаша в свойственной ей манере звала его Сашка, чем очень веселила Тасю. Еще бы, на родине всех по-иностранному называет, а за рубежом всех на русский лад переиначивает. И Тася, как то яблоко, от своей непутевой мамаши недалеко укатилась. Вон, один Ленни чего стоит.
Сашка был богат и ни в чем непутевой мамаше не отказывал. Ни ей, ни своему единственному сыну Антонио, Тони, Тонечке, Тоше. На Антонио вообще они оба чуть ли не молились. Он был потрясающе красив, какой-то волшебной неземной красотой, и совершенно беспомощен. Вернее, не совсем так уж беспомощен, ведь у него было просто космическое, с кучей никелированных и хромированных рычажков и кнопочек инвалидное кресло, в котором он передвигался по дому. У Тони оказалась какая-то редкая болезнь позвоночника, из-за которой он не мог ходить. Непутевая мамаша каждый день делала ему всяческие полезные процедуры. Массажи и иглоукалывания. Она надеялась на чудо, но чудо не происходило. Чудо находилось у Тони в голове, в его выдающихся умственных способностях. К тому моменту, когда Тася увидела сводного брата в первый раз, ему исполнилось уже двадцать четыре года, и он был довольно известным математиком. Не только в Италии, но и за ее пределами. Казалось, он не испытывал никаких неудобств от своего положения, имел благодаря Интернету кучу друзей по всему миру, писал статьи и научные работы, то есть вроде бы жил полной жизнью. Однако в глазах непутевой мамаши, когда она глядела на сына, читалась такая безграничная любовь и боль, что Тасе даже делалось стыдно. Стыдно за то, что она жалела себя в детстве, жаловалась луне на свои проблемы и мечтала о большой и дружной семье с мамой, папой, братьями и сестрами. Ну да, когда у тебя руки и ноги целы, разве ты о них вспоминаешь с благодарностью? Все познается в сравнении, и в этом сравнении детство Таси показалось ей счастливым и безоблачным.
