— Как? Не зайдя к маркизе! То есть, если бы она ночью заболела, ты бы до сих пор не знал об этом!
— Заболела? Отчего же заболела? У маркизы железное здоровье. Я не зашел к ней, чтобы не опоздать на поезд, я спешил.
«Железное здоровье! Значит, недостаток должен быть чисто нравственный», — подумал живописец.
Потом спросил маркиза:
— Не получил ли ты новостей о сбежавшем нотариусе?
— Никаких. Он по-прежнему скрывается с дамой своего сердца все в неизвестном убежище. Впрочем, он правильно делает, что не возвращается.
— Почему?
— Потому что муж похищенной женщины поломал бы ему ребра.
— А, прелестница замужем?
— Да, и муж ее из тех, с кем шутки плохи. Этот бретонец упрям и терпелив: он будет ждать часа мести и равнодушно убьет любовника, а может быть, и свою жену.
— Так она красива, эта обольстительница старого нотариуса?
— Говорят, что да.
— А ты не знаешь ее?
— Никогда не видел. Это случилось в день моей свадьбы, несколько часов спустя после того, как Реноден — я забыл назвать тебе имя нотариуса — получил шестьсот тысяч приданого моей жены.
— В таком случае нотариус объявится только тогда, когда красавица освободит его от денег.
— О, это не важно. Так или иначе деньги мне вернут. Суд назначил попечителя, который будет заведовать конторой нотариуса до тех пор, пока он сам не появится. Если его отсутствие затянется, контору ликвидируют, и тогда мне все равно заплатят.
Либуа хотел снова перевести разговор на маркизу, а потому спросил:
— Не для того ли ты так часто ездишь в Париж, чтобы найти Ренодена? Твоя жена не возражает против этих поездок?
Маркиз вздрогнул, услышав этот вопрос, в котором прозвучало сомнение в его полной свободе.
— Во-первых, мой милый, я не нуждаюсь ни в чьем согласии и поступаю по своему усмотрению. Но даже если бы мои поездки в Париж служили для меня простым развлечением, то и тогда моя жена согласилась бы на них с легким сердцем.
— Не потому ли, что она тебя обожает? — с улыбкой заметил Либуа.
— Ты угадал, мой друг, — ответил Монжёз. — Моя жена способна пойти ради меня на любые жертвы.
— Например, на отдельные комнаты после четырех месяцев супружества, — прибавил художник самым невинным тоном.
— Это совсем другое. Я… — начал было горячиться маркиз.
Но Монжёз выплюнул крючок, закинутый Либуа. Вместо того чтобы закончить фразу, он переменил тему разговора.
— Если я и часто езжу в Париж, то лишь по делу о наследстве тестя.
— Что же, дело столь запутанное?
— Напротив, прозрачное, как вода из горного источника. Шестьсот тысяч франков в ценных бумагах.
