Не открывая калитку, я раздвинул густые ветви заграждавших обзор кустов и бросил взгляд на камень, еще видимый в серых сумерках. Тот выглядел так, как я его оставил – одиноким темным пятном, вновь осиротевшим в мое отсутствие. Ни на камне, ни в непосредственной близости от него я никого не увидел, однако и смех неожиданно оборвался. Для самоуспокоения я еще раз, более внимательно, поискал глазами по сторонам. Все как обычно – камень, трава, кусты. Ничего нового. Поскольку я не знал точно, что именно я ищу, то и дальнейшие поиски смысла не имели. Несколько разочарованно, но вместе с тем и облегченно, я во второй раз направился к дому. Уже поднимаясь на крыльцо, я снова уловил признаки чьего-то присутствия в дальнем, ближнем к реке, угла сада, возле самой калитки или чуть дальше. Смеха на сей раз, правда, не было, но тот же голос, видимо, сменивший расположения духа на более задумчивое, монотонно и без выражения не то декламировал стихи, не то читал заклинания, жутковато постанывая. По спине пробежал неприятно-скользкий холодок, замерев в затекшем затылке. Стоя на крыльце, слов я разобрать не смог, сколько ни силился, а предпринимать очередную, заведомо бесплодную, попытку преследования не собирался. За неделю моего пребывания в деревне я успел уже достаточно привыкнуть к странностям, происходящим здесь, посему уже не реагировал так бурно на каждую новую загадку, оставаясь просто сторонним наблюдателем. Всю свою жизнь я был вынужден бороться с навязчивыми страхами и отвратительными воспоминаниями, которых у меня было столько, что хватило бы на троих. Я много лет ненавидел воду, особенно речную, забравшую у меня сестру, я, как уже упоминал выше, не выносил театра, напоминавшего мне похороны и я не терпел жен, поскольку собственная продала меня за наслаждения в объятиях южной похоти. Моя нелюбовь к профессорам объяснялась их напыщенностью, а к деревенским бабам – их беспредельной болтливостью. Я был предубежден против продавщиц и таксистов, неизменно старавшихся обмануть, и против чиновников, вставлявших мне палки в колеса. Это все были не комплексы, а лишь горький опыт, призванный научить меня быть осторожнее. Я был несказанно рад, что, по крайней мере, со своим отвращением к реке я смог совладать и теперь даже получал удовольствие, проводя время на берегу в созерцании ее природной красоты. Об остальном же можно было просто не думать.
Неожиданности на сегодняшний день, как оказалось, не окончились, в чем мне пришлось в скорости убедиться. Я был теперь с ними неразлучен и осознавал это с каждым эпизодом все более четко.
