Ему было хорошо. Конечно, в погребе темно, грязно, холодно, но все равно это лучшее место в мире. Потому что в погребе живет вино, вот так-то! — думал Кандид. А вино — оно как огонь, и согревает и освещает. Век бы жил в погребе, ей-богу!
А потом, до чего ж тут приятно беседуется, мысли так и текут, одна за другой, одна за другой. На душе легко, а когда выйдешь наружу (именно в том состоянии, в каком вышел наш сборщик — не добрав и не перебрав, а в самую «плепорцию»!), то и радость выходит на свет божий вместе с вами. Да, радость вышла из погреба вместе с Кандидом. Она окружила его заботами. Она выровняла для него дорогу с ее поворотами и ухабами, убрала с нее все препятствия, заложила ему уши ватой, затуманила глаза. Старик возлюбил весь мир. И зауважал Бонвена.
— Эй ты, старый пьянчуга! — крикнул ему кто-то.
Но он ничего не слышал.
Улица, запруженная людьми, залитая лунным светом, выглядела более оживленной, чем днем. По ней вереницей ехали повозки с винными бочками; эта процессия — на всю ночь. Мулы и быки двигались медленно, как сомнамбулы, и так же медленно вышагивали за ними люди. Сборщики винограда со своими гигантскими корзинами направлялись к давильням; за ними в почтительном молчании шли ребятишки. Бочки с гулким грохотом катились по плитам мостовой. Несмотря на усталость, люди чувствовали, что их распирает какая-то дьявольская сила и непривычная радость: им хотелось кричать, любить, драться.
Женщины, сидевшие и стоявшие в дверях домов, переговаривались меж собой тише, чем обычно. Им тоже не хотелось идти спать. А ведь денек выдался трудный — с самого рассвета на винограднике. Ноги у них так и гудели, руки и лица до сих пор были липкие. Да и одежда, пропитанная виноградным соком, издавала сладковатый запах сульфата и пыльной лозы. А тем временем осенний холод уже сковывал тела — тог холод, что сковывает всё на свете, высушивая, как сухой лист, готовя к смерти…
Вдруг Кандид остановился: он увидел дом хорового общества, небольшое белое квадратное здание. На фасаде, слева от двери, были выписаны ноты одной «веселой» мелодийки в соль-мажоре.
— Веселый мажор! — провозгласил старик.
И запел: «До-ре-ми-фа-соль! Бабам не мирволь!» Его восхитил собственный голос. «Эх, славно же я пою!» И он затянул патриотическую песнь. Теперь старик держался важно, зря руками не размахивал, а внимательно слушал самого себя.
— Заткнись ты, пьянь! — крикнул кто-то.
«Эх, надо было мне стать певчим!» — порешил Кандид и зашагал дальше.
