Люди вокруг нее часто говорили на местном диалекте, и это еще больше отдаляло ее от них. Но она вслушивалась в их речи с тем же серьезным вниманием, какое вкладывала в свою работу, и со странным истовым усердием опускалась на колени перед лозой, чьи грозди лежали на земле.
По дороге сплошной вереницей с грохотом шли фуры; в другое время года от них не было столько шума. Прямо тебе повозки Страшного суда! Они были нагружены тяжелыми чанами и бочками. Она приглядывалась к возницам, потом отворачивалась.
По утрам виноградники на равнине долго пребывали в сумраке и холоде, тогда как верхние, на склонах, купались в солнечном свете, который медленно стекал вниз, к сборщикам. И вот наконец он озарял и их, и люди веселели, словно им вдруг возвестили, что и они принадлежат к избранным, а не к проклятым.
Вечерами, когда сборщики возвращались домой, она шла чуть в стороне; ее лицо было запудрено сульфатом, а тело еще хранило ту танцующую грацию, с которой она двигалась среди виноградных лоз. Иногда они проходили по городу. Они шагали гордо, как победители. Центральная улица была залита тьмою и огнями, а небо на западе все еще рдело, как виноградная гроздь.
Она остановилась в Мюра, у сестры своей матери; тетка жалела, что пустила ее к себе. «Конечно, она зарабатывает на сборе винограда, но все же для меня это беспокойство», — жаловалась старуха соседкам. Хорошо еще, что племянница приехала только на три недели.
Девушка долго сумерничала, стоя на пороге и глядя на уличную суету с достоинством и уверенностью, какие даются долгим трудовым днем. Она пристально разглядывала прохожих. «Вот бесстыжая!» — думала ее тетка. Сама она всего боялась, особенно такими вечерами. «Люди становятся сами не свои…» Они живут другой жизнью — ночной, полной тайн и страстей. Да, именно так — стоит только взглянуть, как шагают походкой сомнамбул мужчины с блестящими от пота лбами. И еще этот грохот — можно ли шуметь по ночам, как средь бела дня! Они стучали по гулким стенкам огромных бочек, они шумно и щедро поливали их из шлангов. А эта девица, ее племянница, стоит на пороге, как зачарованная, и пялится на все это, вытаращив глаза. Правду сказать, глаза-то у нее красивые и смотрят прямо, не мигая, даже когда она устает… Словом, едва луна вставала над Корбестгратом — ибо во время сбора винограда она всегда тут как тут, огромная, круглая, не то что в другие ночи, — старуха испуганно пряталась в доме.
