— Возьмите да сорвите сами!
Не могу понять, как у меня вырвалась эта грубость. Габриель невольно ухмыльнулся. Уж не это ли придало нам храбрости? Не это ли развязало руки? В немом безжалостном порыве мы столкнули ее вниз.
II
Четыре месяца назад, после моей болезни, врач приказал мне прервать занятия правоведением: «Молодой человек, сейчас вы спасены, но дабы окончательно разделаться с туберкулезом, вам необходимо подышать горным воздухом. Полнейшее спокойствие, никакого переутомления, и вы к нам вернетесь крепким и здоровым, как никогда». Мог ли он предвидеть, наш простодушный, наш святой доктор, на какое невероятное приключение обрекает меня, притом с самыми благими намерениями?!
В июле я приехал в эту Богом забытую деревню. И очень скоро влюбился в женщину — горожанку, вышедшую замуж за местного егеря, в общем-то, красивого мужчину, но очень уж нелюдимого и, казалось, мало обращавшего внимание на свою супругу. Жанне явно нравились мои страстные взгляды, да и рассуждения мои она слушала с интересом. Я не смел надеяться на большее, хотя временами ее обуревала какая-то странная раздражительность, и тогда ее лицо на миг принимало похотливое выражение. Не скажу, что это отвращало меня от нее. Мне возразят: да ты, верно, и сам не вполне нормален, коли тебя соблазняют такие вещи. Отвечу: рыбак рыбака видит издалека; а еще говорят, что противоположности сходятся. Ох, я чувствую, что мои максимы приведут вас в ярость.
Каждый день я бродил по бескрайним альпийским лугам. Эти ступенчатые террасы, где копыта деревенских стад выбивали параллельные колеи, на заре окутывало марево, начинавшее светиться с восходом солнца. Но это мерцал не сам туман, а венчики анемонов, чье узорчатое кружево, окропленное капельками росы, расстилалось там, наверху.
Сначала я шел через сосновый лес. Дорога была крутая и скользкая, с выступающими узловатыми корнями, и я спотыкался, а бывало, и падал, тешась в одиночестве собственной жалкой неуклюжестью. Я шел и думал об этой женщине. Но была ли это женщина? Нет, скорее, дитя или… да, еще она походила на лесную ягоду… Потом дорога кончалась, дальше я брел наугад, и под моими подошвами с треском лопались зернышки дикого тмина: они пропитывали землю своим ароматом, как пропитан им ржаной деревенский хлеб. На этой опаленной зноем желтой каменной громаде с багровыми вкраплениями изредка встречались полоски сочной зеленой травы — видно, туда смог добраться какой-нибудь горный ручеек, — и как же весело смотрелась посреди иссушенных скал эта свежая изумрудная поросль!
