В 6.09 утра на палубе уже был народ: два матроса тащили куда-то тяжелый ящик, уборщица, свесившись над водой, трясла какую-то широкую белую тряпку. Народ бодро занимался своими делами и на странную пассажирку с озабоченным лицом внимания почти не обращал. На палубе было светло, свежо, приятно и совсем не страшно.
Я прошла вдоль правого борта, порадовалась, что правильно вычислила время прихода кухонных мастеров – двери в ресторан стояли настежь – и, сделав лицо совсем озабоченным, прошила шагами ресторан насквозь до кухни.
– Простите, – обратилась к тучной даме в белом халате и поварском колпаке, – доброе утро. Не могли бы вы дать мне стакан теплого молока?
– Доброе утро, – отозвалась повариха (или они тут все – коки?). – Сейчас сделаю. – И пока наливала молоко в эмалированный ковшик, сердобольно спросила: – Заболели?
– Угу, – кивнула я и поморщилась.
– Может быть, доктора разбудить?
– Спасибо, не надо. Я только запью мое лекарство теплым молоком, и мне полегчает, – сказала, дождалась большой фаянсовой кружки и, опустив туда губу, скукожилась. – Горячее. Можно я в ресторане посижу, подожду, пока остынет?
– Да сидите сколько надо, – пожала плечами повариха и отвернулась к чану с тестом.
Я еще раз поблагодарила широкую белую спину, оглядела просторное помещение камбуза и, храня на лице кислое выражение, поволокла молоко в уголок. Туда, где было больше кадок с пальмами и двери в мужские удобства находились поблизости.
Поставила кружку на стол, еще раз огляделась и, пробормотав «Ну, с Богом!», юркнула к умывальникам.
И там мне вдруг стало страшно. Прислушиваясь и озираясь, я натянула на руки перчатки, извлеченные из коробки с краской для волос (после дела Самоеда у меня седина появилась, так что теперь прихорашиваюсь) и приступила к осмотру помещения.
Закуток с двумя умывальниками, сушилкой для рук, фикусом в углу и огромным, в полный рост, зеркалом возле дверей оглядела бегло. В открытом для обзора помещении толкового тайника не обустроишь. Наружные двери были сплошь из стекла, и каждый проходящий мимо – вспомним мадам Марченко – легко видел все, что происходит в этом помещении.
Я на всякий случай поковырялась в вазоне с фикусом, убедилась, что земля плотно слежавшаяся, хоть и влажная, полазила под умывальниками – все трубы убраны в стену без всяких зазоров – и, критически осмотрев огромные матовые мраморные плитки, решила, что за ними тайника тоже нет. Плитка прочно сидела на стенах, тончайшие щели, замазанные мастикой, нигде не крошились и не отступали, стена выглядела нетронутым монолитом. Побарабанив для очистки совести по каждой плите и убедившись, что звук везде глухой и ровный, я повернулась к зеркалу. Подергала его туда-сюда, вмонтированное в стену зеркало даже не шелохнулось, и на том посчитала осмотр наружного помещения законченным. Мадам Марченко твердо сказала – тетка в белом зашла в туалет. И возле умывальников я возилась больше для очистки совести.
