— Ваша ванна готова, мадам.
— Благодарю вас… Марвин.
— Куда прикажете положить багаж?
— Э-э-э. — Она принужденно рассмеялась. — Можно на кровать.
Кэролайн наблюдала, как он без видимых усилий поднял и положил на кровать тяжелые чемоданы, а затем повернулся к ней.
— Прикажете распаковать, мадам?
— Д-да, пожалуй. Распакуйте чемодан мужа и выложите его вечерний пиджак.
— Хорошо, мадам.
Он работал тихо, изящно, каждое движение его рук с удлиненными пальцами дышало поэзией, и Кэролайн, проклиная собственную слабость, ощутила, что у нее дрожат ноги.
— Что такой… — слова давались ей с трудом, — такой красивый юноша, как вы, может делать в этой забытой богом дыре?
Марвин посмотрел на нее через плечо, и у нее сложилось забавное впечатление, будто он заглядывает ей в душу. Ясный невозмутимый взгляд словно содрал с души всю шелуху глупого притворства, безобразные болячки извращенной сексуальности, шрамы, нарывы — все было обнажено, и она явилась голой, как грешница в судный день. Юноша отвернулся и продолжил распаковывать чемодан Шеридана.
— Я много читаю. Но больше всего мне нравится работать в саду.
— В самом деле?
Он вынул вечерний пиджак Шеридана и смахнул невидимую пылинку тыльной стороной ладони.
— Да, мадам. Мне нравится помогать неживым предметам обрести жизнь.
Кэролайн встала, медленно подошла к нему и положила руку ему на плечо — никакая сила на свете не остановила бы ее. Он не выказал ни малейшего удивления по отношению к такому фамильярному жесту, даже ничем не показал, что вообще заметил его. Слова сорвались с ее языка, прежде чем она успела осмыслить их:
— Ты очень красивый. Тебе следует знать об этом.
Он повесил на руку две рубашки, два жилета и пижаму и неторопливо направился к комоду.
— Благодарю за комплимент, мадам. Но я знаю, что на самом деле я на редкость некрасив.
— Да кто тебе сказал такое?
— Те, кто обладает истинной красотой. Красотой, порожденной тьмой и страданием.
— Да ты просто поэт. Красивый, слегка чокнутый поэт.
Он задвинул ящик комода, бросил беглый взгляд на вечерний пиджак Шеридана и рубашку с накрахмаленной манишкой, лежавшие на кровати, и грациозно направился к двери.
— Вы очень любезны, мадам. Что-нибудь еще?
— Нет, ничего. Пока ничего.
Молодой человек поклонился, повернулся и вышел из комнаты.
Кэролайн бросилась в кресло и почему-то расплакалась.
Преподобный Джон Баркер был прежде всего ученым, а потом уже священником. Более самодовольного, косноязычного и консервативного старика невозможно было себе представить, но он обладал врожденным даром безошибочно определять дома с хорошим поваром и богатым винным погребом. Он подъехал к Уизеринг-Грейндж на допотопном женском велосипеде, пристроил его под ближайшим окном и, сняв прищепки со штанин, дернул массивный дверной молоток.
