Артем повернул голову и с удивлением посмотрел на спутницу.
– А что вы хотите? – пожала она плечами. – Чтобы город этого не заметил?
– Надеюсь, вы не приняли меня за рейдера? – поднял брови Павлов.
«Лексус» легко обошел пять или шесть легковушек, и только после этого Настя ответила:
– Нет, разумеется. И потом, институт захватили вчера вечером, а вы прибыли в Тригорск из Парижа лишь сегодня утром.
Артем заинтересованно хмыкнул. Эта женщина, даже, скорее, девушка, удивляла его все больше.
– Ну, и как там, в столице Любви и Свободы? – не давая ему опомниться, поинтересовалась она.
Павлов уклончиво рассмеялся, но приличия требовали отвечать на вопрос, а не интересоваться, откуда такая информированность.
– Там, как всегда… Любовь и Свобода.
– Не увиливайте, – покачала головой Настя. – Что нового на улице Тюриньи, 5?
Павлов, совершенно потрясенный, замер: его проверяли на интеллект и любознательность – более чем жестко.
– Задавать такой вопрос на пятой минуте знакомства?! – искренне возмутился он. – Где вас обучали манерам?
Нет, Артем прекрасно понимал, что речь идет о недавно проданном с аукциона за рекордную сумму «Портрете Доры Маар». Этот портрет жены Пабло Пикассо, написанный им же незадолго до того, как он свел ее с ума и отправил в психиатрическую клинику, был недавно куплен новым русским водочным королем. И все равно: для нормальной «светской» беседы со случайным попутчиком вопрос был неоправданно сложен.
– Не можете ответить? – склонила голову Настя.
– Маар, безусловно, интересная дама, – в той же жесткой, почти спортивной манере парировал он, – однако настоящей музой Пикассо следует считать Ольгу.
Настя удовлетворенно улыбнулась, а Павлов мысленно перекрестился. Он терпеть не мог проигрывать в подобных «схватках». Но похоже, что радовался он рановато.
– Ну… если Хохлова могла вдохновить мастера на написание портрета Сталина и получение Ленинской премии мира, – немедленно возразила Настя, – тогда можно…
Павлов крякнул и азартно включился в спор. Они ловили друг друга на слове и на полуслове, не переставая состязаться в изяществе и хитрости и буквально, как саперы на минном поле, прощупывая глубину обороны и интеллекта собеседника.
И Павлов снова и снова возражал и нападал, пока однажды не поймал себя на странном ощущении: прямо сейчас он словно стоял ногами на двух берегах истока великой реки, делящей мир надвое. И на одной стороне были Париж и Пикассо, Настя и веселые украинские монашки, а на другом – то, с чем он сталкивался по долгу службы каждый день. И сегодня этот контраст был особенно нестерпим.
