Жильдас Трегомен сделал вид, будто не понял намека по поводу черепашьего хода его габары[116] по сравнению с быстротой морских судов. Он нисколько не удивился, застав соседа в дурном расположении духа, и приготовился, как всегда, терпеливо сносить все его выходки.
Дядюшка Антифер протянул Трегомену палец, и тот осторожно пожал его большим и указательным пальцами своей ручищи.
— Ой!… Черт возьми! Жми, но не так сильно!
— Прости… я не нарочно…
— Только этого недоставало!
Дядюшка Антифер жестом пригласил Жильдаса Трегомена занять место у стола посередине комнаты.
Трегомен послушно уселся на стуле, расставив колесом ноги в просторных башмаках без каблуков. Он разложил на коленях большой носовой платок с голубенькими и красненькими цветочками, украшенный по углам якорями.
При виде этих якорей дядюшка Антифер неизменно пожимал плечами. Якорь у владельца грузового судна!… Это все равно что водрузить на габару фок-мачту, грот-мачту или бизань-мачту!
— Выпьешь коньяку, лодочник? — спросил он, доставая две рюмки и графин.
— Ты же знаешь, старина, я никогда не пью.
Это не помешало хозяину дома наполнить обе рюмки. По обычаю десятилетней давности дядюшка Антифер, выпив свой коньяк, выпивал затем и порцию, налитую соседу.
— А теперь поговорим.
— О чем? — спросил Жильдас, отлично знавший, для какой цели его позвали.
— О чем?… О чем же еще мы можем говорить, как не о…
— Ах да!… Так нашел ты наконец ту самую точку на этой пресловутой широте?
— Нашел? Каким образом, ты думаешь, я мог ее найти? Слушая этих двух болтушек, которые трещат здесь без умолку?
— Ты так называешь добрую Нанон и прелестную Эногат?
— Ты всегда становишься на их сторону, против меня!… Но не в этом дело. Вот уже восемь лет, как умер мой отец Томас, целых восемь лет! А вопрос не продвинулся ни на шаг… Пора уже положить проклятой точке конец!
— Что касается меня,— сказал Жильдас Трегомен посмеиваясь,— я бы положил конец… бросив заниматься этим навсегда.
— Так, так!… А завещание отца на смертном одре? Что бы ты с ним сделал?… Для меня это священный долг!
— Как жаль,— ответил Жильдас Трегомен,— что твой почтенный отец ничего больше не сказал…
— Да что он мог сказать, если сам ничего больше не знал!… Тысяча чертей! Неужели я тоже до последнего своего дня так ничего и не выясню?
Жильдас Трегомен чуть было не ответил, что это вполне возможно… и даже желательно, но вовремя спохватился, боясь вызвать сильное раздражение у своего и без того вспыльчивого собеседника.
