Был полный прилив, вода спокойно стояла окаймленная отлогими берегами, поросшими густой и сочной травой. Порой вѣтерок рябил поверхность воды; тогда лучи восходящаго солнца загорались милліонами искр на поверхности залива, и казалось, точно кто-то невидимый, огромной рукой разбрасывал брилліанты по всему водяному пространству.
Два спутника шли молча, безучастно и лѣниво посматривая по сторонам.
На склонѣ холмов, по краям дороги стояли красивые и легкіе, точно игрушечные, домики с палисадниками, в которых заботливо была взрыхлена земля; там уже расцвѣтали цвѣты, услаждая владѣльцев и будя зависть в прохожих.
Влажныя листья деревьев блестѣли на солнцѣ. Разноперое птичье царство, опьяненное утренним возду хом и восходом солнца, пѣло, свистало и щебетало на разные лады. На что воробей, и тот, сидя на карнизѣ дома, так усердно и старательно чирикал и трепал крылышками, точно желал показать всѣм, что он лучшій пѣвун в свѣтѣ.
Вдруг Мотылев быстро повернул в сторону, почти бѣгом приблизился к группѣ деревьев близ дороги, и, глядя вверх, воскликнул:
— Смотри… смотри!
Как раз в это время бѣлка, скакнув на близь стоящее дерево, повисла на сучкѣ, распустив свой пушистый хвост, затѣм, взобравшись на сучок, проворно побѣжаа по нему и, прыгнув на ствол дерева, вцѣпилась в кору ствола и застыла в этой позѣ: только хвост пушистый, тихо качавшійся в воздухѣ, да быстрые хитрые глазки, внимательно смотрѣвшіе на прохожих, как бы говорили:
— «А вот вы так не можете!»
Рабочіе внимательно слѣдили за движеніями бѣлки. Мотылев, улыбаясь, проговорил:
— Тоже живет…. и какіе они всегда чистенькіе, как новыя игрушки.
— Да, живет, — задумчиво проговорил Сафронов и, помолчав, добавил, — может быть, еще получше нас.
— Ну уж это-то, пожалуй, и неправда, — возразил Мотылев, выходя на дорогу, и добавил, но уже неувѣренным тоном. — Нашел кому завидовать!
Помолчав, Мотылев заговорил тихим и ровным голосом, точно доставая или вытаскивая слова откуда-то из глубины. Он осторожно разставлял слова, как бы опасаясь поломать или разбить их, и тѣм прервать нить своих мыслей.
— Да… жизнь была-бы сносна… даже хороша, еслиб рабочій человѣк был как нибудь обезпечен в завтрашнем днѣ. А то что, развѣ это жизнь? Это какое-то вѣчное дрожанье. Сегодня дрожим за то, имѣет ли хозяин заказ на его товар, и будет ли для тебя работа; завтра дрожим пред хозяином, чтоб не придрался к чему либо и не выбросил тебя за дверь, как сор негодный, хотя порой причина-то совсѣм не твоя, или вовсе ея нѣт, а так, за здорово живешь. Выть может за завтраком ему не понравилось кофе, или булки, или с женой он поссорился, да мало-ли, что еще, — и он уже не в духѣ! Идет он на фабрику, как туча грозная, гнѣвным взглядом осматривает всѣх и вся, и уж что нибудь да найдет…
