Еще до начала работы дворянского съезда, 20 января 1862 года, Салтыков, который, находясь в отпуске, тем не менее остался в Твери, неожиданно подал в отставку. Он мотивировал свою просьбу домашними обстоятельствами и крайне расстроенным здоровьем. Однако быстрота, с которой она была удовлетворена, наводит на мысль, что отставка была вынужденной.
Правительство не без основания подозревало, что Салтыков не только сочувствовал, но и содействовал тверским «бунтовщикам». Недаром министр юстиции граф Панин так наставлял обер-прокурора, направленного расследовать происшедшее:
«…Вы найдете средства разузнать повернее, частным образом, кто тут может быть еще из дворян, кто были подстрекателями; они есть и легко найдутся, например: Щедрин…»
Панин ненавидел Щедрина еще со времени «Губернских очерков».
Тогда из его происков ничего не вышло, но граф Виктор Никитич ощущал, что теперь дело вполне могло обернуться иначе. Ланской и Милютин в угоду рьяным консерваторам уже сами получили отставку. Тверские мировые посредники, заявившие, что они намерены в своей деятельности следовать не правительственному «Положению», а решению своего съезда, были посажены в Петропавловскую крепость. Одиночные вспышки крестьянских бунтов погасали одна за другой. Студенческие волнения в Петербургском университете, разразившиеся осенью 1861 года, тоже улеглись, а ведь университет недаром казался многим чем-то вроде политического барометра.
Та нестойкость недавнего общественного подъема, которую, каждый по-своему, подметили Чернышевский, Добролюбов и Щедрин еще в разгар всеобщего опьянения либеральными разглагольствованиями, теперь начинала ощущаться многими.
Характерную эволюцию проделывал, например, редактор газеты «Наше время» Николай Филиппович Павлов. Сначала — антикрепостнические повести, громкие речи о наступивших с воцарением Александра II новых временах. Как остроумно высмеивал он тогда стремление ограничиться заменой «плохих» чиновников «хорошими», которые, дескать, подадут своей честной службой пример остальным!
«Нужно только побольше гг. Надимовых, которые в себе показывали бы образец, — язвительно писал он про ходульного героя пьесы Соллогуба «Чиновник», — другие станут подражать образцам, как это всегда водилось в истории, пленятся красотами добродетели, и все уладится к общему удовольствию… Нет, приглашенье исправиться и действие примером принадлежат к идеям той нежной эпохи, когда думали, что стоит дать ребенку пропись с добродетельными изречениями и ребенок, узнав, что терпения корень горек, а плоды его сладки, вырастет непорочен и будет терпелив».
