— Простите, святой отец, но я эту херню за вами повторять не буду. Какой я, на хуй, раб божий? Ни один хуй меня рабом не называл и не назовет никогда, а если назовет, так я ему яйца отрежу. Вассал божий — да, это признаю, но не раб.
— А какая разница? — спросил поп.
— Огромная! — воскликнул юный Робин. — Раб находится в полной воле хозяина, он все равно что лошадь или, скажем, ишак. У раба право перед господином только одно — подчиняться и терпеть. А у сеньора есть перед вассалом обязанности. Заботиться, защищать, обеспечивать равномерное и справедливое… как его, забыл, блядь… Короче, я вот к чему речь веду. Если сеньор о вассале не заботится, так вассал в полном праве находится выбрать нового сеньора, а старого послать на хуй.
— Отрок! — возмутился поп. — Ты чего несешь?! Первую Моисееву заповедь запамятовал?!
— Вы, святой отец, должно быть, логику не разумеете, — сказал ему Робин. — Если я послал сеньора на хуй, какое мне дело до его законов?
Поп тогда впал в неистовство, даже попытался высечь Робина самолично, но затем опомнился, нажаловался лорду Кларку, и тот таки приказал Робина высечь, но не за ересь, а за излишнюю болтливость. Потому что благородный муж не оглашает всякую мысль немедленно, уподобляясь говорящему ворону, но вначале обдумывает и планирует вероятные последствия.
Таким образом, жуткие еретические слова, произнесенные сэром Робином перед лицом неминуемой смерти, ни в коей мере не отражают бытовавшую в тех местах культурную традицию, но представляют собой еще одно проявление панковской сущности юного Робина Локлира, которую тот, впрочем, панковской не называл, потому что не знал такого слова.
Однако вернемся к текущему повествованию.
В предрассветной тишине еретическая речь Робина Кларксона прозвучала громко и отчетливо, и в войске сэра Роберта ее услышал едва ли не каждый воин. Сказать, что рыцари и воины охуели — все равно, что ничего не сказать. Но когда неведомый бог откликнулся на отчаянную мольбу Робина, они охуели еще больше.
Все началось с того, что Робин ощутил острую боль в обеих ступнях, завопил, свалился с тонущего мостика и упал в вонючую жижу. В ногах что-то захрустело, и Робин подумал, что господь вседержитель карает его таким образом за дерзновенные слова. Тело Робина погружалось в трясину, Робин отчаянно дергался и в какой-то момент вдруг понял, что больше не тонет. Сразу вспомнилась сказка про лягушку, которая провалилась в молоко, но не утратила волю к жизни, стала барахтаться, превратила молоко в масло и тем самым спаслась.
