Беатрис это явно не понравилось, но она понимала, что вряд ли может тут что-то поделать.
— Мы заглянем к Хелен через полчаса, — сказал я.
— Спасибо, — сказал Лайонел и потянул жену к двери.
— Да. Благодарю вас, — сказала Беатрис, но, как мне показалось, не вполне искренне.
Я подумал, что сейчас ее устроил бы лишь указ президента о розыске Аманды силами Национальной гвардии.
Мы прислушивались к затихающим шагам на лестнице колокольни, потом я смотрел из окна, как они вышли со школьного двора рядом с церковью и прошли к старенькому «додж-овену». Солнце ушло из моего окна на запад, небо в начале октября по-прежнему оставалось по-летнему белесым, но по нему уже плыли охристые разводы. С четвертого этажа донесся детский голос: «Винни, подожди! Винни!» — в нем угадывалось одиночество и незавершенность. Машина с супругами Маккриди выехала на проспект, развернулась, я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.
— Не знаю, — сказала Энджи, откинулась на спинку стула, положила ноги в кроссовках на стол и отбросила прядь волос со лба. — Просто не знаю, как тут быть.
Она была в черных лайкровых велосипедных шортах, свободной черной рубашке, надетой поверх белой майки. На черном красовалась белая надпись NIN,[1] а на спине — PRETTY НАТЕ MACHINE.[2] Эту рубашку она купила около восьми лет назад, но та до сих пор была как новая. Мы прожили с Энджи почти два года. Своему гардеробу она уделяла времени ничуть не больше, чем я своему, но мои рубашки через полчаса после того, как я их надевал, выглядели так, будто ими протирали движок автомобиля, а Энджи носила вещи годами, чуть ли не со школы, и все, чему положено быть белым, так и было белым. Женщины и их одежда часто поражали меня этими своими особенностями, и я решил, что это одна из тех загадок, которые мне не разгадать, например, что на самом деле случилось с Амелией Эрхарт[3] или куда делся колокол, когда-то висевший в нашем офисе.
— В каком смысле не знаешь, как быть?
— Исчез ребенок, мать не слишком озабочена поисками, напористая тетка…
— По-твоему, Беатрис слишком напориста?
— Как «свидетель Иеговы», одной ногой переступивший через порог твоей квартиры.
— Ну так она о племяннице беспокоится…
— Сочувствую ей. — Энджи пожала плечами. — Но этот ее напор мне все равно не нравится.
— М-да, способность противостоять напору — не самая твоя сильная черта.
Энджи швырнула в меня карандаш, я поискал глазами, чем бы бросить в нее в ответ.
— Все хиханьки да хаханьки, пока кто-то не останется без глаза, — проворчал я, ощупывая ногой пол под столом — вдруг карандаш завалялся.
