За несколько дней до праздника Манефа Семеновна сказала Сергею, что завтра «страшное», или, по книжному, страстное, бдение и старец Никон велел привести и детей, которые возрастом постарше.
— А о тебе, Сереженька, он особливо наказывал. Так что завтра нам с тобой идти вместе.
Сергей насупился:
— У нас четверть кончается, повторять вон сколько…
— Какой же ты темный, — вздохнув, покачала головой старуха. — Будет на то божья воля — со всеми уроками справишься, а не благословит — хоть расшибись, толку не получится.
— Узнают ребята — засмеют, — хмуро заговорил Сергей о том, что беспокоило его больше всего.
— А не узнают, — убежденно сказала Манефа Семеновна. — Мы же вечером пойдем, когда стемнеет, а возвернемся — еще и не рассветет. Как тут узнать? Да и то надо сказать, за веру и поношение принять не страшно. Ежели, конечно, понадобится. Ты еще молоденький и в вере некрепкий, а, скажем, придись на меня… Чтоб никого другого, а только одной меня дело касалось…
Манефа Семеновна замолчала и, сжав руки на груди, сверкающими глазами уставилась в потолок. Хотя она и не досказала своей мысли, но Сергей и без того понял — за свою веру Манефа Семеновна готова пойти на любые муки.
Спорить с ней он больше не стал.
На следующий вечер, когда совсем уже стемнело, они пошли в моленную.
В комнате стоял полумрак. Приторно пахло ладаном. Словно сквозь туман, Сергею вспомнилось первое посещение моленной. Сейчас людей побольше: несколько стариков, десятка два старух и женщин помоложе. Неподалеку от стола сидела молодая женщина, а рядом с ней — девочка, видно дочка. Опустив руки на колени, женщина сидела, глубоко задумавшись, и почему-то вздрагивала, а девочка прижалась к ней и исподлобья оглядывала присутствующих. Был еще мальчик, тоже поменьше Сергея, худой-худой, с белесыми, давно не стриженными волосами. Должно быть, он тоже пришел с бабушкой. Сергею показалось, что мальчика где-то видел, но, приглядевшись повнимательнее, он убедился — мальчика и девочку видит впервые.
Перед началом моления Степан Силыч раздул кадильницу, зажег на столе свечи и лампу-«молнию», подвешенную среди комнаты. После густого полумрака стало необычно светло. Сергей думал, что нынешнее моление чем-то особенным отличается от других, почему и называется «страшным», и не без интереса ждал начала.
За столом поднялся старец Никон, молча постоял с полузакрытыми глазами и заговорил тихим и скорбным голосом. Не спеша, полушепотом, словно грустную тайну, он поведал собравшимся, что сегодняшняя ночь — ночь скорби великой, потому что много веков назад в эту ночь богоотступники и слуги сатаны совершили тягчайший и непрощеный грех.
