— А все-таки, — жалобно пробормотал он, — до чего чешутся у меня пятки — сил моих нет!
На следующее утро, задолго до того как домашние его проснулись, старик Таруотер при свете фонаря накормил и запряг лошадей, сварил и съел свой завтрак и был уже далеко в Таруотерской долине по пути к Кельтервилу, когда в доме началась жизнь. Были две необычайные особенности в этой обычной поездке, которую он проделал тысячу и сорок раз с тех пор, как заключил договор с почтой. Во-первых, он не продолжал пути на Кельтервил, а свернул по большой дороге на юг, к Санта-Роса. Во-вторых, еще замечательнее было то, что в ногах у него лежало что-то, завернутое в бумагу. Это была его единственная приличная черная пара, которую, по намекам Мэри, он давно должен был бы перестать носить — не потому, что она была поношена, а потому, как он догадывался, что в ней вполне возможно будет похоронить его.
В Санта-Роса он тотчас же продал эту пару в лавке подержанного платья за два с половиной доллара. От того же обходительного лавочника он получил четыре доллара за обручальное кольцо покойной жены. Лошади с фургоном пошли за семьдесят пять долларов, хотя наличными он получил всего двадцать пять. Случайно повстречавшись на улице с Алтоном Грэнджером, которому он никогда не напоминал о десяти долларах, данных Алтону в долг в семьдесят четвертом году, намекнул о долге, и тот мигом заплатил. Оказалось также, что местный пьяница, которого Таруотер много раз угощал в лучшие дни, каким-то невероятным чудом оказался при деньгах и дал ему взаймы доллар. И старик отбыл с вечерним поездом в Сан-Франциско.
Дней двенадцать спустя, с парусиновым мешком, с одеялами и старым платьем, он высадился на берег Дайэ в самый разгар клондайкской горячки. Берег был похож на сумасшедший дом. Грудами был навален багаж, около десяти тысяч тонн, и тысяч двадцать человек растаскивали его и спорили из-за него. Доставка багажа индейцами-носильщиками через Чилкут к озеру Линдерман поднялась с шестнадцати центов до тридцати за фунт, что равнялось шестистам долларов за тонну. Суровая зима была не за горами. Все это знали, и все знали, что из двадцати тысяч человек весьма немногие проберутся через ущелье; большинство останется зимовать и дожидаться весенней оттепели.
Таков был берег, к которому причалил старый Джон Таруотер. Через отмель и вверх по дороге пустился он к Чилкуту, мурлыкая свою старую песенку, как старый дедушка Язон. Никаких забот о багаже он не знал, так как никакого багажа у него не было. Ночь он провел на равнине, в пяти милях выше Дайэ, в том месте, откуда начинается переправа на челноках. Река Дайэ — бурный горный поток — вырывалась из темного ущелья.
