— Это Нарий Эринг, — сказал Гриф Малхоллу. — Этот высокий парень у руля самый значительный и самый бесстыдный негодяй во всем Паумоту.
Пять минут спустя радостные крики канаков на «Малахини» заставили Грифа и его собеседников обратить внимание на «Нухиву». Ее машина испортилась, и шхуна «Малахини» догнала ее. Матросы на «Малахини» вскарабкались на реи и насмехались над катером, в то время как шхуна обгоняла его; маленький катер, накренившийся от ветра, несся назад по течению, словно собака, убегающая с костью в зубах.
— Машина-то наша какова! — похвалил машину Гриф, когда перед ними открылась лагуна, и курс был изменен, чтобы плыть прямо к стоянке.
Капитан Уорфилд был заметно польщен, хотя он проворчал только:
— Не беспокойтесь, она себя окупит.
«Малахини» вошла в самую гущу маленькой флотилии, прежде чем нашла место, куда опустить якорь.
— Здесь Айзекс на «Долли», — заметил Гриф, посылая рукой знаки приветствия. — А также и Питер Джи на «Роберте». Еще бы! Такая распродажа! А вот и Франчини на «Кактусе». Все скупщики собрались сюда. Старик Парлей может рассчитывать на хорошие цены.
— А они все еще не исправили своей машины, — злорадно буркнул капитан Уорфилд.
Он смотрел через лагуну в ту сторону, где сквозь редкие пальмы виднелись паруса «Нухивы».
II
Дом Парлея представлял собой двухэтажную постройку из калифорнийского леса, крытую оцинкованным железом. По своим размерам он так мало соответствовал узкому кольцу атолла, что казался чудовищным корытом на узкой полосе песка. Как только «Малахини» стала на якорь, прибывшие на ней, соблюдая долг вежливости, отправились на берег. В большой комнате дома уже находились капитаны и скупщики с других судов, рассматривая жемчужины, предназначенные для завтрашнего аукциона. Слуги-паумотанцы, туземцы с Хикихохо и родственники хозяина сновали между приезжими, предлагая виски и абсент. Сам Парлей, болтая и насмешливо хихикая, прохаживался среди этого странного сборища. Он был теперь лишь тенью самого себя — сильного, высокого человека, каким он был когда-то. Глаза его глубоко ввалились и блестели лихорадочным огнем, щеки были впалы, и кожа на них была вся изрыта. Волосы на голове торчали седыми кустиками, усы и эспаньолка поредели.
— Черт побери! — пробормотал Малхолл себе под нос. — Да это настоящий длинноногий Наполеон Третий, только обгоревший, прокаленный, растрескавшийся от жары; к тому же он еще и в коросте. Неудивительно, что он держит голову набок. Приходится сохранять равновесие.
