— Это убийство, — закричал Грифу Малхолл.
— Он сам хотел убить старика Парлея, — крикнул Гриф.
В эту минуту вода сбежала с палубы, и «Малахини» стала на ровном киле. Нарий смело пошел было к борту, но ветер сшиб его с ног. Тогда он пополз и скрылся в темноте; все были уверены, что он перескочил через борт.
«Малахини» глубоко нырнула, и, когда они выбрались из воды, Гриф приник к уху Малхолла.
— Он не пропадет. На Таити его называют человеком-рыбой. Он, наверное, хочет пересечь лагуну и выбраться на берег атолла с другой стороны, если только осталось еще что-нибудь от атолла.
Минут через пять, когда вода снова нахлынула, с крыши рубки вместе с водой обрушилась целая куча тел. Матросы «Малахини» подхватили и держали их, пока не схлынула вода, затем снесли вниз и пытались опознать их. Старик Парлей лежал навзничь на полу, с закрытыми глазами и без движения. Двое других были его родственники-канаки. Все трое были голые и в крови. У одного из канаков беспомощно висела сломанная рука, у другого из ужасной раны на голове текла кровь.
— Это дело его рук? — спросил Малхолл.
Гриф покачал головой:
— Нет, они разбились о палубу и о крышу каюты.
Вдруг наступила какая-то перемена, совершенно их ошеломившая. Сразу никто не мог понять, что, собственно, произошло. Оказалось, ветра не было больше. Ветер точно был срезан быстрым взмахом меча. Шхуна колыхалась и ныряла. Она рвалась на своих якорных цепях, грохот, которых они теперь слышали. В первый раз услышали они плеск воды на палубе. Машинист затормозил, и машина стала работать медленнее.
— Мы попали в мертвый центр, — сказал Гриф. — Сейчас будет перемена. Но будет еще хуже. — Он посмотрел на барометр. — Двадцать девять, тридцать два, — прочел Гриф.
Он не смог сразу приспособиться говорить обыкновенным голосом, за несколько часов он привык орать что есть мочи, перекрикивая ветер; Гриф закричал так громко, что своим голосом оглушил окружающих.
— У него переломаны все ребра, — сказал судовой приказчик, ощупав Парлея. — Он еще дышит, но ему не выжить, он кончается.
Старый Парлей застонал, пошевелил рукой и открыл глаза. В них мелькнул проблеск сознания.
— Мои уважаемые джентльмены, — прошептал он прерывающимся голосом, — не забудьте… про аукцион… в десять часов… в аду…
Его глаза закрылись, и нижняя челюсть стала отвисать, но он преодолел агонию и в последний раз насмешливо хихикнул.
И тотчас же точно весь ад сорвался с цепи. Раздался снова знакомый рев ветра. Ветер со страшной силой задул шхуне в бок, она описала дугу, насколько это позволяли ей якорные цепи, и едва не опрокинулась, но затем резким толчком выпрямилась. Винт привели в действие, и машина заработала снова.
