Ещё раз. Пауза. Краска бешенства на щеках Лидочки, подделывающаяся под стыд и обнаружившая прыщика альбиноса на среднем подбородке, а в отставивших вилку, горбом вверх, пальцах (нет, ногтях!) — страсть к его выдавливанию. Послепасхальная жатва лысеющих чандал, под житогноем бредущих назад, к Голгофе: знать, ганговский Харон, при поддержке андрокоттового элефантового подразделения, требовал двойную плату с европейцев.
Девица Гарлин развернулась, — показавши на правой костлявой ягодице меловый оттиск пятерни, размерами вдвое превышавшей её собственную, — возвратилась с непочатой бутылкой, принявшись столь энергично истязать её своим штопорком женского габарита, что Алексей Петрович, смилостивившись, исторгнул пробку, живо свершивши необходимый обряд; губы прильнули к ободу «чистого» стакана (зачем менять посуду при инцесте, так ли, Эоловичи с Эоловнами?!), и Гарлин удалилась, в каучуковую перчатку погружая пальцы, перебирая ими там, словно примерялась к флейте, да унося симметрический след на ляжке vis-à-vis (нет ничего эротичнее вне дома работающей женщины: первейшей Жорж-Зандкой была, оказывается, Афродита Банальная, банным листом льнущая к еврипидовой пяте!) при гробовом молчании и аритмично шевелившихся губах Лидочки, уже одолевшей прыщ, покорившись во время этой процедуры ребровским заливистым взрывчикам, и блудливо поводя маслянистым бедром, сквозь les bas чётко просматривался каждый пупырышек с предполагавшимся колким зверёнышем волоска, — когда Алексей Петрович участливым взором справлялся о судьбе отцова ридикюльчика.
Спаржевые урамаки, серебристые по бокам, зеленевшие остриями на некрашенном носу нового судна, были взяты Алексеем Петровичем на «ура» (Лидочка успела лишь вознести свою дебелую, блёклой бёклиновской наяды, руку) и пошёл опустошать ряд маки — как заправский вишистский милиционер! Macké, «Шиф оф суши» превратился в прогулочный катер, о чём, уже ощущая жар от выпитого, Алексей Петрович мог бы поведать илотовым пращурам со своей вечно-отроковицкой откровенностью Ментора, нерасторжимо связанного с витражным пастырем да отарой отроков, вовсе притихших, сонных, отставивших опорожненные «коки», и только единством заговорщицкого отлива белков доказывающих связь с грохотом кроталона и барабана, перемещающихся сейчас к юго-западу.
Давешнее бесполое дитя ухватило из-за стульной спинки куртку алой кожи, вцепилось в её воротник зубами, — снова показавши нехватку клыков, — перстами изготовившись к одеванию, сдавило кружевной рукав и так, обременённое добычей, кивнуло Алексею Петровичу, ответившему ласково, почти с сыновьей улыбкой, принятой Петром Алексеевичем как ему предназначенную, и взлохмаченной ладонью загородившим от Лидочки стаканово влагалище с шестью следами своей нижней губы: «Ай драйв!». Действительно, не пей, великий архитектор, зиждитель храма мигрени моей, — и Миттеран с чулком на голове тебя доведёт до пирамид! Оба гулких «ай» грянули растянуто, адамовой жалобой безумца.
