В поисках свежей рыбы я брожу по пассажам. Перед азиатским базаром ждут старики с крашеными бородами, они выложили на прилавок крупные шишковатые плоды, у каждого есть свой, который он хранит, мнет и ласкает; внешне сей фрукт засахарен, изнутри бродит, что повышает цену. В зрелом виде — несколько часов — такой плод стоит целое состояние. Перебродив, он не стоит ничего. Старики продают один плод в неделю, тем и живут. Покупают такие плоды только мужчины, прежде всего пожилые, поскольку данный плод, при умеренном потреблении, якобы обновляет половую жизнь. Большим ножом взрезают кожуру, а под ней находятся пикантные ворсинки, напоминающие мужчинам о женских, женщинам о мужских признаках пола. Ворсинки обсасывают, выплевывая косточку миндалевидной формы. Бродильные вещества слегка сковывают язык, в равной мере опьяняют мужчин и женщин, и давно уже притершиеся друг к другу парочки воображают, будто только что познакомились, забывают будничные обстоятельства. Слишком хорошо знакомые друг с другом испытывают отчуждение, видят себя совершенно другими, новыми, незнакомые же ощущают непонятную близость. Спелый плод необходимо съесть в тот же день, ведь даже в холодильнике он начинает источать зловоние, а доказательство ума покупателя в том, что он передаривает созревший плод, едва отведав его.
Я захожу в битком набитый магазин, смешиваюсь с толпой ожидающих. Какая-то пожилая женщина несет под мышкой мороженого окуня, ее муж с возгласами «прошу прощения» тащит на горбу целую освежеванную овцу. Под стеллажом, где выложены пучки зелени и овощи, маленький ярко-рыжий котенок играет с упавшим на землю клубнем, подбирается к моим шнуркам. Продавец демонстрирует морозильник, полный неразделанной рыбы, иные длиной до метра, все в пластиковых мешках. «Fresh fish, — говорит он, — fresher than fresh, you will see»[5]. Когда рыжий котенок развязывает мне шнурки, вдруг вырубают электричество, в магазине больше нет света, да и во всем торговом пассаже тоже, вентиляторы и эскалаторы замирают в неподвижности, резаки, музыкальные центры и все экраны разом отключаются. Бенгальцы, бежавшие сюда от морских приливов, сохраняют спокойствие, зажигают припасенные свечки. Мужчины на улице оберегают от посягательств свой драгоценный товар, просто усевшись на него; кто помоложе, садится на жесткие, кто постарше — на спелые, мягкие фрукты. На всех стеллажах вскоре горят свечи — на банках, коробках, на кассе. На краю открытой морозилки свечи расставляют с особым тщанием, и теперь она смахивает на белый гроб.
