Из того, другого мира все еще доносилось — «Хэре, Нимфи Анимфевте», и Лике совсем не хотелось возвращаться, а то, что говорила сейчас Марина, было совсем ей непонятно — странно, но сейчас она куда лучше понимала этот странный, красивый язык, куда лучше, чем тот, на котором разговаривала с ней Марина.
Она согласно кивнула, только чтобы ее оставили в покое сейчас, не мешали ей впитывать в себя эти странные, сладостные фразы, и Марина обрадовалась — вот и славненько, ах, спасибо, фотос кафаротера, а то даже не знаю, смогу ли я прийти завтра.
— Хэре, оде тон Серафим, хара тон Архангелон…
Они спустились в мастерскую, хотя — Лика осталась бы там, но она же обещала.
Когда открыли дверь, Лика замерла.
Прямо над ее архангелом склонился незнакомый человек. Длинная темная прядь упала на лоб, губы слегка шевелились, и — этот человек, взяв в руки Ликину кисть, что-то рисовал.
Она хотела возмутиться, обидеться, крикнуть, но — раньше ее крикнула радостно Марина:
— Сашка! Слушай, уже и не надеялась тебя увидеть!
Он обернулся, заметил Ликин удивленный взгляд, покраснел.
— Мне кажется, так будет лучше, — проговорил он, как будто просил прощения.
Лика его узнала. И теперь сама покраснела, засмущалась, чтобы скрыть это от посторонних глаз, что-то проворчала, прошла к своему месту.
И застыла.
Глаза ее Архангела Михаила теперь были — живые. Они смотрели прямо на Лику, в них было столько света, тепла и встревоженности, что Лика не смогла удержаться — ахнула, обернулась восхищенно.
— Как вам удалось? — проговорила она.
— Не знаю, — улыбнулся он. — Я с ним разговаривал. Я всегда разговариваю. Они… любят, когда мы с ними говорим. И отвечают. — Он как-то светло и в то же время немножечко лукаво улыбнулся и сказал: — Меня зовут Саша. Саша Канатопов.
Ей хотелось спросить: «Тот самый?» — но она промолчала.
Она протянула ему руку, пробормотала:
— Гликерия. Лика.
Посмотрела нечаянно на своего Архангела — ей показалось, что он грустно улыбается и смотрит на нее так, точно теперь случилось то, чего он хотел, и он может и улыбаться, и смотреть, и ждать…
Он сам не мог понять, почему, придя сюда, он потянулся к этой иконе.
Потянулся сам? О нет… Его потянуло — со страшной силой он ощутил одиночество Ангела, и больше всего на свете захотелось это одиночество — разрушить, вернуть глазам свет. И — это жуткое черное пятно, делающее его слепым, как у прадеда — пленка катаракты. От него надо было избавить ангела в первую очередь — что он и сделал. А уже потом… Потом он начал «лечить». Потихонечку, ласково, разговаривая с ним про себя, как говорят с больными детьми.
