Потихоньку она привыкала к новой своей работе, и то происшествие теперь казалось ей незначительным, случайным. Все налаживалось. Даже Наталья Александровна уже не пугала своим холодным взглядом. С остальной командой Лика познакомилась за неделю, а с некоторыми даже подружилась.
Их и было-то немного, Анна Владимировна не солгала относительно бедственности положения — всего несколько человек, согласных заниматься этим кропотливым, тяжелым врачебным делом. За копейки, право же. И сама комната, неожиданно оказавшаяся большой и достаточно светлой, белыми стенами походила на больничную палату или на операционную. А те бедные иконы, что толпились у выхода, ожидая помощи, были похожи на вереницу больных в поликлинике.
Лика даже здоровалась с ними, пытаясь их приободрить.
— Доброе утро, мои хорошие, — говорила она. — Ну потерпите чуточку, ладно? Сейчас закончу с Архангелом Михаилом и сразу примусь за вас…
Она старалась разговаривать шепотом, тихо, чтобы ее никто не услышал. Несколько раз заставали ее в такие моменты, и реакция была разная. Людмила, высокая, молчаливая, сосредоточенная, только удивленно вздернула брови и едва заметно покачала головой. «Она верующая», — шепнула ей Анна Владимировна, когда их знакомила. А Дима усмехнулся, доверительно приобнял Лику за плечи и прошептал:
— А не боишься, что тебе ответят? Тут, мать, разные казусы случаются… Местечко у нас такое, скажу я тебе. Странное. Лучше ночью тут не оставаться.
Дима почему-то всегда разговаривал с Ликой как с ребенком. В ласковой манере и одновременно иронично-насмешливо. Впрочем, она не сердилась на него — он единственный сумел завоевать ее доверие, и с ним она, собственно, подружилась. Третьей в их компании была взбалмошная и капризная Маринка — Лика не могла понять, что заставило эту богатую девицу работать здесь. Она не производила впечатления фанатки реставрационных работ, и уж меньше всего ее занимало древнее искусство. Она могла два часа болтать по телефону с подругой, лениво-меланхолично поправляя утраченный левкас, и совершенно не заботилась при этом, что у нее получается. Но — самое странное, у нее получалось идеально — как сказал Дима с восхищенным придыханием: «Господи, вот о чем Ты думал, когда такой дар выдал этой курочке, а? Мне бы такую легкость… И такую точность!»
Четвертым был старенький художник, совершенно замечательный Иван Теодорович, попросту дядя Ванечка, он после трудовой недели отправлялся на добровольных началах реставрировать фрески в храмах. Иван Теодорович просто, как однажды сказал Лике, таким образом пытался «быть полезным Господу Богу». Впрочем, сказано это было с теплой иронией, то, что дядя Ванечка совершает подвиг, было и так ясно, да только добрый и тихий человек предпочитал молчать о истинных причинах своего рвения. Дядя Ванечка тоже стал для Лики другом, и она, если честно, любила его больше других. Во всяком случае, когда он застал ее здоровающейся с иконами, он не усмехнулся, не поджал губы, а как-то светло на нее посмотрел и проговорил: «Наш ты человечек, Гликерия…» Он один называл ее полным именем, даже принес ей жизнеописания двух святых Гликерий — Гликерии Новгородской и мученицы Гликерии. С ним было просто и хорошо, как будто не было у него за плечами ни долгого опыта, ни тяжелой жизни — Лике казалось иной раз, что дядя Ванечка вообще ангел и всю жизнь не по лагерям провел, а по облакам разгуливал…
