— Теперь остается убедить в этом всех остальных! — печально ответила Марта и, опираясь на его руку, легко спрыгнула из бойницы.
Выслушав сбивчивый рассказ девушки об условиях московского полководца, комендант фон Тиллау налился кровью по самые брови и попытался было гневно взреветь:
— Это унижение чести армии Его Величества короля Карла! Я не могу согласиться на выход гарнизона без салютации музыкой и пули во рту! Мне, честному слуге шведской короны, нести шпагу эфесом вперед к неотесанному главарю этих темных варваров?!
Однако другие офицеры гарнизона были куда менее настроены оскорбляться:
— Условия приемлемые, герре комендант, — сказал за всех лейтенант Хольмстрем. — Надо сдаваться во имя спасения людей. Досаднее всего, что московиты прознали о целых горах пороха, сложенных в здешнем арсенале, и поставили их сохранность условием нашей сдачи… Эх я осел, эх я дурак!! Надо было еще на днях послать солдат залить его водой, перемешать с песком… Теперь не успеть, и выпалят этим порохом московские пушки прямо в грудь армии Его Величества Карла! Сейчас мы не можем сделать более ничего. Капитулируем!
Не дожидаясь решения коменданта, Марта вихрем взлетела в бойницу:
— Мы сдаемся, пан полковник! — закричала она. — Прошу вас, дайте время людям собраться здесь из убежищ и вынести раненых!
— Непременно! — охотно согласился Вадбольский. — Гарнизон должен помочь выносить увечных. Открывайте ворота и выходите без страха, пока не выйдет последний человек. Пускай ваш трубач станет на воротной башне и протрубит тогда отбой — мы войдем!
Марта механически, словно лишенная души телесная оболочка, перевела слова полковника и только тогда горько разрыдалась, прижавшись лицом к горькому от дыма мундиру Йохана:
— Вот я и отдала наш город на милость завоевателей, мой любимый! Вот я и отдала наше счастье в руки врага… Только бы они разрешили нам с тобой уйти вместе!
Йохан утешительно положил руку на ее растрепанную головку, но не сказал ничего.
Глава 13
ГОРЕ ТЕБЕ, ГРАД КРЕПКИЙ!
Печальная процессия мариенбургских жителей, покидавших разрушенный и обреченный на разграбление город, растянулась ненадолго. Казалось, всем хотелось поскорее вырваться из царившей в стенах атмосферы смерти, боли и безнадежности, словно открытое пространство за воротами сулило им избавление. Впереди, стараясь придать своему одутловатому лицу высокомерное выражение, шагал комендант. Шпагу он все-таки оставил в ножнах, как и горсточка следовавших за ним офицеров гарнизона. Остатки уппландских драгун предоставили серым гарнизонным служакам таскать раненых и помогать жителям, а сами построились в два довольно ровных плутонга, которыми предводительствовал лейтенант Хольмстрем, угрюмый, но спокойный. Свои палаши и мушкеты гордые кавалеристы предпочли переломать или спрятать собственными руками, чем отдавать победителям, и выходили из ворот безоружными. Гарнизонные солдаты с угрюмой бранью швыряли ружья и шпаги к ногам выстроившегося при выходе московского караула. Обыватели плелись следом, сбившись в плотную пыльно-многоцветную массу, исходившую страхом и надеждой. Упитанный бургомистр в запорошенных щебенкой кудрявом парике и парадном камзоле держал на атласной подушке тяжелые, старинной ковки ключи от мариенбургских ворот — древний, как война, знак, которым город изъявлял покорность победителю. Рядом шествовал прямой и непреклонный пастор Глюк, несший под мышкой свое главное сокровище — завернутую в одеяло книгу славянского Евангелия. Госпожа пасторша, которую вели под руки сын и старшая дочь, закрывала лицо холеными ладонями, чтобы не видеть грубых физиономий русских солдат, а две младшие дочки робко жались за ее спиной. Шарканье ног заглушало жалобный плач детей и тяжелые вздохи стариков. Раненые, которых несли на сколоченных наспех носилках, теперь стонали тише, предчувствуя облегчение: московиты уже приготовили для них плот, а на той стороне озера военные лекари победителей готовились пользовать их наравне со своими солдатами. Поговаривали, что сам Шереметис велел проследить за оказанием помощи горожанам.
