Мрачнее тучи от невеселых дум, Борис Петрович грузно и твердо сидел в седле. Смирный смышленый конь (норовистых фельдмаршал не жаловал), словно чувствуя мысли хозяина, ступал тихо, осторожно, чтобы не потревожить его. Следовавшие за фельдмаршалом офицеры вольно объехали его. Иные взъехали на пологий косогор, откуда открывался добрый вид на мариенбургскую фортецию, иные вскачь понеслись к своим полкам, в походном строю выкатывавшимся на равнину. Они знали, что Шереметев, разумный вождь, не станет сдерживать их понапрасну. Его властный голос прозвучит, когда будет нужно, а в малых делах командиры вольны.
Тяжелый шаг тысяч ног, обутых в грубые солдатские башмаки, отдавался глухим, но исполненным скрытой угрозы гулом. Полки шли скоро, ладно, внушительно. Недаром капитаны и поручики срывали на плацу голоса и разбивали кулаки о твердые мужицкие лбы, недаром сержанты и капралы исхитрялись, для верности учения привязывая к щиколоткам увальней-рекрутов пучки сена и соломы! Псковские, тверские, ярославские крестьянские парни вышли на ливонские поля отменными солдатами. Борис Петрович Шереметев веселел сердцем, глядя на своих трудяг-пехотинцев, мастеров-пушкарей, ухарей-драгун… Вложив в создание этого войска столько трудов и усилий, не жалея на его снаряжение и довольствие ни собственных средств, ни боярской чести своей, когда, унижаясь, просил из казны скудной выдачи, фельдмаршал любил своих «детушек», «ребятушек» — и берег, ежели это было возможно. Возможно было не всегда.
Предчувствуя баталию, полки приосанились, принарядились: на миру и смерть красна! Стволы фузей,[16] начищенные песком и толченым кирпичом, сверкали на солнце, и издали казалось, будто над солдатскими рядами мерно колышется некое свечение, и светозарный нимб мучеников уже венчает русые, льняные, рыжие головы… Потертые кожаные перевязи и портупеи умелые солдатские руки затерли мелом. Справа — патронная сума с полусотней зарядов, слева — широкий и плоский багинет с деревянной ручкой, почерневшей и отполированной от частого вставления в еще горячий после стрельбы ствол фузеи. Через плечо — рогожный ранец с нехитрым солдатским скарбом, а к нему почти у каждого приторочена пара-другая лыковых лаптей. Башмаки отпускались на год, и солдатики берегли казенную обувь. На бивуаках, словно возвращаясь к своим прежним, мирным крестьянским промыслам, вся армия дружно обдирала лыко и плела лапти. Не хватало и цветного сукна на кафтаны. В предписанной артикулом зеленой форме щеголяли разве что офицеры и сержанты, и они же одни имели жесткие треугольные шляпы. Цвет войска Шереметева был серым, сермяжным — унылым цветом грубошерстного, ручной выделки материала, из которого из века в век русские мужики шили свои зипуны. Стриженные в кружок солдатские головы покрывали круглые и плосковерхие войлочные карпусы,
