наших пехотинцев, которые уже бросили мушкеты и перестали сопротивляться… А один парень из Риги, рейтар, встретившийся нам по дороге — он угнал у казаков коня и сбежал из плена, — рассказывал иное. Едва прошла первая горячка, московиты принялись собирать раненых, не делая разницы между своими и нашими. И всякий хотел угостить шведа, словно дорогого гостя, кто табаком, кто водкой, кто сухарем…
— Ой, милый, а это чем тебя зацепило? — перебила его Марта, обнаружив на левом плече глубокую царапину, окруженную уже засохшими лоскутками рваной кожи. — Когда старый Янис поранился пилой и я его перевязывала, выглядело точно так же!
— Стрелой, — с достоинством пояснил Йохан. — Вскользь прошла.
— Стрелой?! — изумилась Марта. — Вот уж не думала, что московиты до сих пор пользуются луками!
— Не московиты. — Йохан зябко поежился от жуткого воспоминания. — Их союзники, какие-то воины-кочевники в островерхих меховых шапках и железных кольчугах, на низеньких и ужасно прытких лошадях. Я про таких раньше только в сказках слыхал! Они наскочили с ужасающим боевым кличем, больше похожим на вой бури, и выпустили в нас тучу стрел… Одной из них и был убит наш славный капитан, а многих парней переранило!
— Этот народ воителей обитает в пустынях Азии и называется «тартар», — назидательно пояснил пастор Глюк. — В «Александрии» Каллисфена рассказывается, что они носят такое имя потому, что их предки вышли из ворот подземного царства!
Марта испуганно вскрикнула, а Йохан только недовольно провел по заживающей царапине свежевымытой ладонью и пробурчал: «В таком случае кое-кого из них мы загнали обратно в эти ворота!»
— Конечно, эти россказни — следствие человеческого невежества и глупых страхов, — поспешил успокоить своих слушателей пастор. — Однако мир уже трепетал перед этими непобедимыми воинами и во времена разрушителя царств Чингисхана, и при Железном Хромце Тимуре… Боюсь, теперь пришла очередь нашего несчастного Мариенбурга. Спаси нас, Господь!
Йохану хотелось ответить, что стены Мариенбурга надежны, в арсенале собраны запасы пороха и ядер, которых хватило бы на целую армию, а припасов довольно, но он почему-то не нашел слов. Какая-то непонятная тревога, холодная, скользкая и отвратительная, словно гробовая змея, поселилась в душе молодого солдата после первого в его жизни настоящего сражения, и теперь он не мог больше безоговорочно верить во всепобеждающую мощь шведского оружия. Вместо этого он заговорил о сражении горячо и сбивчиво, давая выход боли, копившейся внутри него все эти дни. Он сам не знал, рассказывал ли он Марте, пастору, самому себе или всем сразу, но слова, помимо его воли, рвались наружу.
