— Молчи, Марточка, даже слушать не стану! — замахала на нее руками Анна Шереметева. — Ты не в себе! Никак и впрямь лихорадка от простуды приключилась! Бредит, сердешная…Какая ж девица в здравом-то уме такое и помыслить посмеет?! Про себя да — страх сказать!!! — про самого царя Петра Алексеевича!
Боярышня уже собиралась кликнуть сенных девушек, чтобы проводили больную в ее комнату, и думала послать за доктором. Однако Марта, увидев страх и непонимание подруги, поспешила уверить ее, что просто устала, и спросила разрешения удалиться.
— Ступай, коли так, ступай скорее! — замахала на нее руками перепуганная и возмущенная Аннушка. — И, право, проспись! Какую крамолу тут молоть осмелилась… Не приведи Господи, кто из челяди слыхал! Через тебя все пропадем, безумная!
Марта молча сделала реверанс и вышла из покоев боярышни. В тот вечер она сделала для себя еще одно важное открытие: в этой жестокой северной стране страх и преклонение перед царем выше любой дружбы.
Аннушка замерла у зеркала, словно горлица перед взором заморского змея-удава, и только новомодное опахало мелко дрожало в руке. Теперь она думала о своей подруге с ужасом и опасением. Совсем, верно, от пережитых испытаний да от горя бедняжка ума лишилась! Анна была воспитана в страхе и почтении к царю, для нее великий государь был недостижимо величественным, всемогущим и всевидящим существом. Пожалуй, сразу после Бога. Она никогда бы не посмела даже представить себя рядом с этой могучей, священной, сотканной из всепожирающего пламени персоной. Ей было страшно до оцепенения даже от того, что кто-то иной (вернее — иная) посмел высказать все эти крамольные и срамные мысли в ее обществе, в доме благочестивого и верноподданного рода Шереметевых!
«Чур меня, чур!» — пролепетала Аннушка и перекрестилась, словно отгоняя нечистую силу. Ей вдруг померещилось, что великий государь стоит за ее спиной, огромный и ужасный, с гневным пламенным взором, следит за нею недреманным оком, слышит каждое ее слово и читает самые потаенные мысли.
«Прости меня, государь-батюшка!» — охнула боярышня и, как подкошенная, упала на колени, не щадя пышного дорогого платья. Но в горнице она была одна. Только кровавил за окнами тяжелые серые облака холодный московский закат и уныло шел мелкий снег. Вечный снег неприветливой и жестокой России, которую так не понимала и не любила Марта, но которая была для Аннушки благословенной милой родиной…
