Но если ген красоты отсутствовал у нее в геноме, то ген силы имелся. Мэри упорно развивала самодисциплину, и к четырнадцати годам, когда настало время покинуть сиротский приют, она научилась обуздывать и подавлять душевную боль. С тех пор она перестала взаимодействовать с миром на человеческом, эмоциональном уровне и стала довольствоваться моральным удовлетворением, которое получала от добросовестного выполнения своей работы и наблюдения за ростом своего банковского счета. Удовлетворение было достаточно глубоким, но оно не смягчало и не грело душу. Нет, Мэри жила жизнью отнюдь не пустой или бесцельной, но в ней не было места любви.
Никогда не испытывавшая тяги к материнству или желания найти себе пару, Мэри не могла определить природу своей любви к Тиму. Собственно говоря, она даже не знала, можно ли назвать любовью чувство, которое он вызывал у нее. Просто вся ее жизнь сосредоточилась вокруг него. Она ни на минуту не забывала о его существовании, думала о нем по тысяче раз на дню и, когда мысленно произносила «Тим», невольно улыбалась или испытывала чувство, которое иначе чем болью не назовешь. Казалось, он жил у нее в душе как некая самостоятельная сущность, отдельная от реального человека.
Когда Мэри сидела в своей тускло освещенной гостиной, внимая берущему за сердце тоскующему голосу какой-нибудь скрипки, она устремлялась душой к неведомому, задействуя свои скудные эмоциональные ресурсы, но когда она сидела здесь же, в той же самой гостиной, глядя на Тима, она находилась в состоянии полного умиротворения, поскольку все, по чему она тосковала когда-либо, воплощалось в нем. Если Мэри и ожидала от него чего-то на протяжении нескольких часов, прошедших с момента первой встречи до минуты, когда она узнала о его умственной неполноценности, то, как только правда открылась, ей стало достаточно одного лишь факта его существования. Тим пленил ее — она не находила другого слова, хотя и оно не вполне точно передавало смысл произошедшего.
Все желания и стремления своего женского естества Мэри давно безжалостно подавила; они никогда не имели власти над ней, ибо она всегда старалась избегать ситуаций, способных дать им толчок к развитию. Если она находила мужчину привлекательным, она умышленно не обращала на него внимания; если смех ребенка вдруг трогал ее сердце, она принимала меры к тому, чтобы никогда впредь не видеть этого ребенка. Она бежала от физической стороны своей природы, как от чумы, запирала ее в неком темном, спящем углу своего сознания и отказывалась признать факт ее существования. «Держись от греха подальше», — говорили монахини в сиротском приюте, и Мэри Хортон держалась от греха подальше.
