Ворон тяжело выдохнул и уронил голову на грудь.
— Я понимаю, — сочувственно сказал Коста и дружески обнял его за плечи. — Я чувствовал то же, когда убил впервые. Со мной тогда говорил отец. Долго говорил. А теперь я скажу: мы все — воины, Мил. Даже Сохраняющий Жизнь иногда убивает.
— Спасибо за поддержку, — слабо улыбнулся Милиан. — Не переживайте так за меня. Мне плохо. Но я переживу. Я просто не думал, что мой путь Сохраняющего Жизнь сразу начнется с убийства.
— Он начался с сохранения жизни, — возразил Пай. — Если не ошибаюсь, тот парень с посохом уже замахивался на Джармина…
— Ну, Джармин не так прост, как кажется, — заметил Милиан. — Возможно, ему и не нужно было мое вмешательство.
— Это ты из-за парализующего ножа? — снисходительно улыбнулся Оазис. — Оно, конечно, здорово, но, знаешь… не преувеличивай…
Камни служили когда-то навершиями башен, судя по всему: они располагались кругами и полукружьями и были местами подрыты (видимо, вандалы смекнули, что под землей кроется гораздо больше, но, к счастью, не успели копнуть глубоко).
— Похоже, здесь, под землей целый город, — сказал Орион. — Возможно… — но договорить ему не дали.
— Идите сюда! Сюда! — послышался за деревьями звонкий задиристый голос Оазиса. Не сговариваясь, старшие одновременно развернули чарг…
Одно из башенных наверший сохранилось почти полностью. В него открывался широкий вход, что было странно само по себе: ведь, получается, вход был расположен над землей, а значит, нужно было уметь летать, чтобы пользоваться им. Или — догадка пришла неожиданно — плавать, ведь многолапые, изображенные повсюду, здорово походили на морских октопусов, чьими щупальцами завалены все рынки Мирумира и Аджайена… Но тогда… тогда, получается, когда-то здесь плескалось море!..
Спешившись, Джуэл вошел внутрь, велев остальным подождать. Через некоторое время он вернулся и жестом позвал всех за собой.
…Внутри оказалось просторно и светло: сквозь огромную дыру в стене, почти под потолком, ярко светило солнце. Кирки и здесь поработали на славу — от стеклянных барельефов, украшавших это «святилище» почти ничего не осталось, — но и то, что осталось, говорило об особой значимости этого места для тех, кто его когда-то создал. Извилистые изображения многолапых сходились к некоему подобию алтаря, где самый большой «октопус» держал в «руках» чашу чистого золота, перевитую почерневшими от времени змейками серебра. На ней, конечно, уже ничего не лежало — осталось только углубление в виде полусферы.
