Трамвай тронулся и, проехав с километр по улице Ярослава Гашека, остановился — перед поворотом на Купчинскую — напротив «Двух капитанов». В вагон, отчаянно работая локтями, просочилась очередная порция пассажиров.
— Пока двери не закроются — дальше не поеду! — злорадно хмыкнув, объявил простуженный голос вагоновожатого. — Трамбуйтесь, земляки! Активней, мать вашу, трамбуйтесь!
Следующая остановка, ещё одна. Свернув на улицу Димитрова, трамвай остановился. Начался очередной пассажирский штурм.
— Да, вы совсем обленились, как я посмотрю! — возмутился вагоновожатый. — До вашего дурацкого митинга, земляки, рукой подать. И пешочком могли бы — по свежему зимнему воздуху — прогуляться. Или, на худой конец, дождаться следующего состава, если ноги больные… Ну-ка, отошли от трамвая, вашу мать! Кому, блин, сказано?
«Хреновые, тревожные и дурно-пахнущие дела», — всерьёз запечалился Сомов. — «Митинговая заявка была оформлена на полторы тысячи человек? Ну-ну. Позвольте не поверить…».
Наконец, доехали до перекрёстка Димитрова и Бухарестской. Практически все пассажиры — дружно и весело — покинули трамвай.
Вокруг было людно и очень шумно. Температура окружающего воздуха вплотную приблизилась к нулевой отметке. С блёкло-серого зимнего неба продолжали падать одиночные снежинки — неправдоподобно-большие, лохматые и разлапистые.
Вся обочина (и частично тротуары), была плотно заставлена разномастным автотранспортом. Где-то вовсю, позабыв про реалии, тенденции и модные тренды двадцать первого века, наяривала разухабистая гармошка, и скрипучий старушечий голос самозабвенно орал матерные частушки. С другой стороны доносился-долетал магнитофонный «Интернационал»: — «Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов…».
Тёмно-синий забор — по прямому и строгому указанию Главы администрации Фрунзенского района — был заранее демонтирован и сложен аккуратными высокими стопками на берегу злосчастного пруда. А рядом со скромным строительным вагончиком гордо и независимо возвышалась солидная трибуна, сколоченная — со знанием дела — из толстых сосновых досок.
— Настоящее чудо современной архитектуры! — восторженно объявил дедок бомжеватого вида, шагавший рядом с Пашкой. — А как приятно пахнет свежей сосновой стружкой! Прелесть! Правда, майор?
— Правда. Прелесть…
Всё, вроде бы, шло нормально. Посты — и местные и районные — были дисциплинированно выставлены в нужных местах. Никаких эксцессов и происшествий не наблюдалось. Полицейские, лениво переминаясь с ноги на ногу, откровенно скучали. Граждане и гражданки, язвительно пересмеиваясь, беззаботно кучковались. Неправдоподобно-крупные и разлапистые снежинки опускались с неба.
